Скуки не было - стр. 66
Мои дела, жизненные и литературные, были достаточно серьезными… Я ступал на поэтическую сцену как моряк, вернувшийся из восьмилетнего плавания; что и говорить, земля ходила у меня под ногами… Я писал список десяти любимых, поглядывал на Эренбурга и понимал, что то, чем мы сейчас с ним занимаемся, тоже дело, очень важное. По сути, мы фиксировали в лицах, именах свои эстетики. Сравнивали их. Наверное, многое в наших отношениях определила похожесть двух списков.
Надо сказать, что мы играли в эту игру еще многие десятки раз.
Имена в наших списках ни разу не совпадали полностью. Но некоторые поэты переходили из одного списка в другой. Николай Алексеевич Заболоцкий, долгие годы фигурировавший только на моих листках, перекочевал на эренбурговские и уже навсегда остался там и в его сердце. А с его листков на мои так же перекочевал Осип Мандельштам.
Попробую припомнить список, скажем, самых значительных поэтов века – не свой, а эренбурговский. Такой список мы писали чаще всего. Может быть, в огромном хозяйстве, именуемом архивом И.Г.Э. и ныне хранящемся в фондах ЦГАЛИ, иные из этих листков хранятся до сих пор. Итак, десятка лучших, значительнейших поэтов двадцатого века.
Конечно, там были Блок, Маяковский, Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Есенин. Эти шестеро – всегда и бесспорно. Но были также Ахматова, Хлебников, позднее стал появляться Заболоцкий, здравствующих современников мы не писали или писали отдельно.
Не было Белого, Асеева, Сельвинского, Волошина, Ходасевича, Сологуба. Это несмотря на очень прочные отношения, дружеские или литературные, связывавшие И. Г. со многими из них.
Тут очень ясно видна разность их подходов к условиям этой, предложенной ему Эренбургом игры.
Эренбург, предлагая ему сыграть в нее, «как-то неловко усмехнулся», то есть дал понять, что относится к этой игре, как к проявлению некой своей человеческой слабости, отчасти даже, может быть, блажи. Что же касается Бориса, то он сразу же отнесся к ней как к делу. И делу важному.
Другое, еще более существенное отличие его подхода от эренбурговского состояло в том, что Илья Григорьвеич предложил ему составить список любимых.
Он же – сразу – перевел это в другую плоскость: не любимых, а – лучших. Самых значительных.
… листочки сравнивались, любовь подсчитывалась, выводились общие оценки. Под вкус подводилась математическая (скажем точнее, арифметическая) база.
Поэты выстраивались по ранжиру, как в армии, когда дается команда: «По порядку номеров рассчитайсь!» И из строя в ответ несется: «Первый!.. Второй!.. Третий!.. Четвертый!..»