Скуки не было - стр. 44

Трегуб растерянно молчал.

Тогда, наклонившись к самому его уху и понизив голос почти до шепота, Голодный сказал:

– Теперь я их всех боюсь.

Немудрено, что, наслушавшись всех этих липкинских рассказов, я предполагал, что Михаил Голодный и в лучших своих стихах недалеко ушел от Александра Безыменского, который свои мысли и чувства по поводу безвременной кончины В. И. Ленина выразил в таких бессмертных строчках:

И т. д.

Мы постоянно повторяли их, глумясь над стихотворцем, который не только в быту, но и в стихах своих не мог избавиться от неистребимого еврейского акцента («В руках чего-то нет…»). Иное дело – еврейский акцент в знаменитой поэме Иосифа Уткина: «Повесть о рыжем Мотеле». Там это – яркая художественная краска. А тут – беспомощность, неспособность преодолеть свою, выражась не слишком деликатно, местечковость.

Вот такими же беспомощными, местечковыми заочно представлялись мне даже лучшие стихи Михаила Голодного. И поэтому настоятельный совет Слуцкого вставить в мою антологию поэму Голодного «Верка-вольная» я поначалу встретил в штыки. Но раздобыв её (это было непросто, поэма эта сто лет не переиздавалась) и прочитав, я восхитился грубой яркостью её красок:

Прочитав «Верку-вольную», я последовал совету Слуцкого и без колебаний вставил эту поэму Голодного в свою антологию, заодно включив в нее еще одно стихотворение этого поэта («Судья Горба»), тоже пленившее меня неуклюжей варварской мощью своего стиха: