Скуки не было - стр. 41
(Н.Н. Гусев. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885. М. 1970. Стр. 57–58)
В нашем случае это выглядело бы так.
Возьмем для примера такой, хорошо нам знакомый текст:
Это – общее место.
А вот – обратное общее место:
Истинный художник обязан хоть немножко поцарапать мрамор и бронзу роскошного исторического дворца, населенного героями-канделябрами и стоящими наготове кровавыми лакировщиками-временщиками. Бродя под сводами этакого мраморного Дворца Отечественной истории, величественной, как станция метро, начинаешь задумчиво читать строки поэта, которому в Версале больше всего понравилась трещина на столике Антуанетты. До того, как этот художник начал подозревать что-то недоброе и отпрянул с ужасом, он понял, что эта трещина – метафора пропасти, в которую революция столкнула империю, казавшуюся нетленной и бесконечной. Потом этот художник – Маяковский – понял еще больше: он понял что выстроена несравненно более могучая и неизмеримо более бесчеловечная империя. И тогда он застрелился. Вот эту трещину, угрожающую, неотвратимую и роковую, заставленную колоннами, прикрытую поэтами, пожарниками, цензурой, группкомом, триумфами науки, блестящими воинами и круговой порукой растленного общества, обязан показать выстоявший художник, ибо за всем этим прячут правду люди, которые могут сохранить свою власть лишь благодаря лжи.
Художник знает, что люди в самые замечательные эпохи начинают предавать друг друга, извиваться в корчах тщеславия, терзаться жаждой денег, власти и славы, лицемерить и лгать, разбрызгивать апологетические фонтаны, произносить патетические монологи, выкрикивать патриотические тирады, слагать панегирические оды, растлевать малолетних, сжигать книги, запрещать думать и заливать, затапливать, наводнять жизнь липкими, непролазными, непроходимыми фразами.
Тогда создается новое измерение человеческой порядочности.
Истинной мерой человеческой порядочности служит только любовь к свободе и ненависть к тирании.
(А. Белинков. Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша. Мадрид. 1978. Стр. 49–50)
Ну, что нового мог извлечь для себя из такого текста такой человек, как Борис Слуцкий? Ведь всё это – или нечто подобное – он уже читал в разных эмигрантских изданиях, которые штудировал, когда с Советской Армией оказался в Европе.
С одемьяниться бы рад, но обеднячиваться тошно
Тема эмигрантских изданий всплыла как-то еще в одном нашем разговоре.