Размер шрифта
-
+

Скуки не было - стр. 39

Был он только литератор модный,
Только слов кощунственных творец…
Но мертвец – родной душе народной:
Всякий свято чтит она конец…
И с какой-то бесконечной грустью
(Не о нем – Бог весть о ком?)
Приняла она слова сочувствий
И венок случайный за венком…
Этих фраз избитых повторенья,
Никому ненужные слова —
Возвела она в венец творенья,
В тайную улыбку божества…

Перечитав, – понял.

Не с Фадеевым ассоциировались у Бориса эти строки, а с нескончаемым потоком людей, которые пришли на его похороны, и «с какой-то безотчетной грустью» приняли вряд ли заслуженные покойником «слова сочувствий», и эти венки, и «фраз избитых повторенья», все эти произносившиеся над гробом «никому ненужные слова.»

А что касается отношения Бориса к Фадееву, то его он с предельной определенностью выразил в таком своем стихотворении:

Отвоевался, отшутился,
отпраздновал, отговорил.
В короткий некролог вместился
весь список дел, что он творил.
Любил рубашки голубые,
застольный треп и славы дым,
и женщины почти любые
напропалую шли за ним.
Напропалую, наудачу,
навылет жил, орлом и львом,
но ставил равные задачи
себе – с Толстым, при этом – с Львом.
Был солнцем маленькой планеты,
где все не пашут и не жнут,
где все – прозаики, поэты
и критики —
бумагу мнут.
Хитро, толково, мудро правил,
судил, рядил, карал, марал
и в чем-то Сталину был равен,
хмельного флота адмирал,
хмельного войска полководец,
в колхозе пьяном – бригадир.
И клял и чтил его народец,
которым он руководил.
Но право живота и смерти
выходит боком нам порой.
Теперь попробуйте измерьте,
герой ли этот мой герой.

Обратное общее место

Однажды он увидал у меня на столе многострадальную рукопись Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша». Полистал, спросил:

– Это интересно?

Я ответил, что да, очень. Предложил:

– Хотите прочесть?

Он сказал, что да, не прочь. Но – без особого интереса.

Аркадий тогда только что закончил один из первых вариантов этой будущей своей книги и охотно давал его читать – не только близким друзьям, но и знакомым. Так что, предложив прочесть его Борису, никаких запретов и правил конспирации я не нарушил.

Рукопись он взял. Вернул быстро, дня через два. Вернул молча, ничего не сказав.

Я спросил:

– Ну, как?

Он ответил равнодушно, с некоторым даже пренебрежением:

– Я много читал такого.

– Где? – изумился я.

– В разных эмигрантских изданиях. Когда мы вошли в Европу, я внимательно их штудировал.

Об этой рукописи Аркадия мне тогда случалось слышать разное.

Среди откликов на нее были и негодующие. Они принадлежали друзьям Юрия Карловича: Виктору Борисовичу Шкловскому, Льву Славину, Каверину. Все они, прочитав рукопись Аркадия, очень за Олешу обиделись. Некоторые (особенно Славин) возмущались. Негодовали, жаждали сатисфакции. Другие выражали свои чувства более сдержанно. Но тоже были крайне огорчены и раздосадованы не в меру жестоким и, как им казалось, неправедным судом Аркадия над другом их юности.

Страница 39
На следующую страницу