Скуки не было - стр. 38

Если уж даже такие люди, как Евгений Александрович Гнедин и Вениамин Александрович Каверин ей сочувствовали и считали, что Лидии Корнеевне, быть может, не стоило бы на нее нападать, то Борису сам Бог велел заступиться за Маргариту. Они были старше, а он был ее сверстником, человеком того же поколения, от имени которого выступала она.

И он тоже вполне мог бы сказать, что –

Не такими, конечно, словами, без этого ее фальшивого, ложного пафоса:

Он на эту тему высказывался иначе:

Но это была ЕГО тема. Больная, кровная. И я боялся, что, затронув ее, вызову взрыв.

Каково же было мое изумление, когда, выслушав меня, он коротко и грубо вынес свой вердикт.

Да, сказал, стишок Маргарита сочинила дрянненький. И способ защиты выбрала дрянной. Так что «Старуха-хулиган» тут кругом права.

Эта установка давала себя знать во всем. Во всех тогдашних его суждениях и оценках.

Однажды в каком-то нашем разговоре я в издевательском духе высказался о Берлинской стене. Сказал, что это сооружение позорит нашу страну. Он сказал, что «у нас» не было другого выхода. Я возразил, что выход был, и на его вопрос – «какой?» – легкомысленно ответил:

– Да отдать им Восточную Германию и всё тут! На что она нам!

Он отнесся к этому моему предложению так, как если бы оно исходило от двухгодовалого младенца. (Позже я узнал, что тот же выход из этой политической ситуации после смерти Сталина предлагал Лаврентий Берия, который младенцем в этих делах отнюдь не был).

Такой же снисходительный тон государственного человека, не желающего снисходить до разговора с обывателем и политическим недоумком, появлялся у него всякий раз, когда нам случалось говорить на политические темы.

Когда мы возвращались с похорон Фадеева – они были по самому первому разряду, гроб с телом усопшего был установлен в Колонном зале, – Борис сказал:

– Весь день сегодня вертятся у меня в голове строки: «Был он только литератор модный, только слов кощунственных творец…»

У меня образ того, в чьих похоронах мы только что участвовали, с этими строчками Блока ну никак не ассоциировался. Наверно, потому, что я плохо помнил это блоковское стихотворение. Вернувшись домой, перечитал его: