Отправляемся в полдень - стр. 67

Старик усмехается:

— Просто дог.

— Ого! Звучит как «бог».

Они ржут, становится лучше и Дружок уже не выглядит адским.

Старик машет:

— Айда, путешественники, в мою сгоревшую обитель.

Вонь у него в обители просто нереальная.

— Каша сгорела, — винится он. — Манная. С детства люблю.

Ведёт нас на кухню.

И Филу прям на голову ляпается большой шмат.

Прыскаю.

Он фырчит, что тот игольник, и пытается скинуть.

— Манна небесная, — веселится дед. — В моём случае — потолочная.

Эх, какой-то неважный он, хоть и старый. И неумный, хоть и в очках.

Но Фил звал его учителем, а щаз тихо материт и оттирает майку. Дружок помогает — обслюнявил всего. Хвостом бьёт, радый.

Дед хохочет, ловит шматы и в ведро бросает.

Сажусь на стул: подожду, пока поумнеют. Только быстрее пусть, пока пузырь не рванул. А то всему на свете капец.

15. Глава 7. Горький привкус свободы

… такой милости не хочу.

Встаю, кутаюсь в его форму — тепло и пахнет чем-то пряным — и, стараясь, чтобы голос не дрожал, говорю:

— Нет! За свои грехи буду платить сама! И не позвол...

Выдерживаю взгляд, пусть иголочки страха и кусают сердце. Но скоро становлюсь неинтересной, и, смерив меня сверху вниз, он бросает небрежно, как подачку, тоном командира и повелителя:

— Уведите её.

Ко мне кидаются те самые двое в красном, бесцеремонно берут за плечо и разворачивают к выходу.

— Не задерживайте, барышня, — поторапливает меня один из стражников и толкает в спину.

Толпа взвывает недовольно и голодно. Но мимо нас проплывают сгустки тьмы — экзекуторы — и зал едва ли не взрывается овациями.

— Кара да настигнет преступившего, — констатируют они и прямо из ладони выстреливают в Бэзила голубоватыми молниями. И его стройную летящую фигуру тут же принимается лизать синее пламя. Он падает на колени и корчится, не издавая при этом и звука.

— Нет! — теперь уже ору по-другому. Как они могут?! Его то за что? Он лишь помогал.

Но мне не дают выскочить на подуим — утаскивают силком, воющую и брыкающуюся, волокут, словно ветошь. Но в коридоре отпускают, и я сползаю по стене: в душе противно скулит беззысходность. Один из красных бормочет, кланяясь:

— Вы не должны были этого видеть, миледи. Простите нашу нерасторопность!

Мне плевать на их слова. В голове только Бэзил. Он, конечно, не самый внимательный жених, но всё же — уже столько раз спасал. А теперь вот подставился из-за меня! И они убили его!

Меня снова вталкивают в ту же белую комнату, и я принимаюсь крушить — отшвыриваю корзинку с клубникой, срываю покрывало с кровати и топчу. Ненавижу белое! И красное! И клубнику!