Оглянуться назад - стр. 5
– Я не поеду, – сказал он Сильвии.
Не полетит в Боготу, не пойдет на похороны отца. Ответственность перед фильмотекой – так он скажет тем, кто захочет объяснений, – не оставляет ему времени: нельзя же позволить, чтобы столько труда и столько финансов, вложенных организаторами в его ретроспективу, пошло псу под хвост. Да, это единственно верное решение. «Мне очень жаль», – скажет он жене отца и не слукавит. У них были довольно теплые отношения, но за долгие годы жизни бок о бок они по большому счету так и не сблизились. Она наверняка не нуждается в присутствии Серхио, а сам он по каким-то причинам, не облекаемым в слова, чувствует, что в Боготе его не ждут.
– Уверен? – спросила Сильвия.
– Уверен. Я долго думал. Мое место с живыми, а не с мертвыми.
О кончине Фаусто Кабреры сообщили все СМИ страны. К тому времени, как поздним пасмурным утром Серхио приземлился в Барселоне, колумбийская пресса пестрела некрологами. Судя по газетам, в Колумбии не было ни единого актера, который не брал бы вместе с покойным уроки мастерства у маэстро Секи Сано, ни единого театрала, который не видел бы на арене для боя быков «Мнимого больного», ни единого телевизионщика, который не поздравил бы Фаусто с премией «Жизнь и творчество», присуждаемой Министерством культуры. Радиостанции откопали старые записи, где Фаусто читал стихи Хосе Асунсьона Сильвы и Леона де Грейффа, а в интернете всплыла статья, несколько лет назад опубликованная Серхио в мадридской ABC. «Истинный гражданин, – писал он, – не тот, кто всю жизнь с пеной у рта доказывает, что его первая – по рождению – родина лучше всех, а тот, кто пытается сделать лучше принявшую его страну, потому что это самый верный способ прославить землю, где он родился». Социальные сети тоже не остались в стороне: из их недр выползли анонимы, скрывающиеся за высокопарными никнеймами – Патриот, Знаменосец, Настоящий Колумбиец, – припомнили Фаусто его боевое прошлое, участие в маоистской герилье[1] и высказались в том духе, что хороший коммунист – мертвый коммунист. Серхио непрестанно звонили со скрытых или просто незнакомых номеров, ватсап разрывался от просьб, которые он отклонял вежливо, как только мог. Он знал, что вечно скрываться не получится, но хотел как можно дольше оставаться наедине с воспоминаниями об отце – хорошими и не очень, – которые уже начали вытеснять из головы все остальное.
Фильмотека Каталонии забронировала ему номер в роскошном отеле на Рамбла-дель-Раваль с окнами во всю стену и цветными лампами, но насладиться комфортом он не успел: организаторы немедленно утянули его на приветственный обед в ресторане неподалеку. Впрямую никто не говорил, но Серхио понял, что все уже знают о случившемся: люди, сидевшие с ним за столом, смотрели напряженно и явно прощупывали почву, стараясь понять, сколько именно симпатии им позволено проявить, где проходит граница, за которой улыбка станет неуместной. Еще до десерта директор фильмотеки, приятный большеглазый человек в очках без оправы, густые брови которого ползли вверх почти с нежностью всякий раз, когда речь заходила о кино, взял слово, поблагодарил Серхио за приезд и без обиняков сказал, что они очень рады видеть его в Барселоне, но совершенно не будут возражать, если он решит вернуться в Колумбию: ретроспектива полностью готова, фильмы в фильмотеке, выставка смонтирована, и Серхио вполне может отказаться от участия, чтобы побыть с семьей и проводить отца, они всё понимают. Серхио уже успел присмотреться к директору: Октави Марти сам снял несколько кино- и телефильмов и говорил о великих режиссерах так, как говорят только люди, по-настоящему их понимающие. Иногда казалось, что он видел все фильмы на свете, иногда – что на все фильмы на свете написал по рецензии. Серхио он сразу понравился, но не только поэтому он ответил: