Оглянуться назад - стр. 7
– Нет, нет, – сказал Серхио. – Ты же там, ты должна пойти.
– А ты? – парировала она. – Ты почему не здесь?
Он не знал, что ответить. Но в конце концов с помощью неясных аргументов ему удалось убедить сестру: мама умерла девять лет назад, сам он за границей, единственный представитель семьи – Марианелла, и она должна пойти.
Тем же вечером он дал первое интервью, прямо в холле отеля. Журналистка сказала, что репортаж будет большим, на последней полосе «Вангуардии», а этот формат требует краткого перечисления биографических данных в начале, поэтому Серхио вдруг обнаружил, что его допрашивают, как в полиции: 66 лет, три брака, четверо детей, родился в Медельине, долго жил в Китае, работал в Испании, атеист. Его не удивило, что после допроса последовали соболезнования: «Мне очень жаль, что вашего отца больше нет». А вот собственный ответ застал врасплох: он не ожидал от себя и таких слов, и неприятного ощущения, что проболтался, наговорил лишнего, словно кого-то выдал.
– Спасибо, – сказал он. – Он умер сегодня, и я не смогу поехать на похороны.
Разумеется, он солгал, одним махом убрав двое суток, но в скрипучем кресле отельного холла это не имело значения: маловероятно, что журналистка заметит нестыковку, а если и заметит, то отнесет на счет скорби, состояния дезориентации, в которое мы впадаем, потеряв близкого человека. Но зачем он солгал? Неужели начал стыдиться своего решения не ездить на похороны, как будто стыд – это попутчик, который догоняет нас в путешествии, после того как задержался с отъездом? Журналистка стала расспрашивать про отца, испанского политэмигранта в Колумбии, происходившего из семьи военных, которые не поддержали переворот Франко, и Серхио подробно отвечал, но предательские слова о похоронах не переставали его мучить.
– А, так он, значит, жил здесь, – обрадовалась журналистка. – Здесь, в Барселоне?
– Да, но недолго.
– А где именно?
– Не знаю. Он не рассказывал. Думаю, сам не помнил.
Он дал еще два интервью, но от ужина с представителями фильмотеки, извинившись, отказался: он очень устал и хочет побыстрее лечь. «Конечно, конечно, – ответили ему, – завтра начинается самая работа». Поднялся в номер. Толстые оконные стекла не пропускали гвалта компаний, выпивавших внизу под пальмами. Лег, закрыл глаза, надеясь отдохнуть, но не смог. Думал о заданных вопросах и об ответах, которые честно постарался дать, хоть и считал, что говорить о кино необычайно трудно: слова только все запутывают и вызывают непонимание. С другой стороны, сейчас он был очень рад своим обязанностям, потому что они отвлекали от боли и не давали печали подобраться ближе. В интервью он хвалил роман Венди Герры, по которому снял «Все уезжают», много говорил про «Стадионный переворот» – комедию, где герильеро и солдаты заключают перемирие, чтобы спокойно посмотреть футбольный матч, рассказывал про «Проигрыш – дело техники» и дружбу с романистом Сантьяго Гамбоа и в тысячный раз, отвечая на вопросы про «Стратегию улитки», упоминал отца, который пережил Гражданскую войну именно здесь, в Барселоне, еще до многолетних блужданий в эмиграции, окончившихся Колумбией. Но где, в какой части города он жил? То ли отец не говорил, то ли Серхио забыл.