Горький вкус полыни - стр. 24
Пробираясь через уличную толпу, Стефан угадывал смутное нарастающее беспокойство в бурлящей жизни родного города. Но он был слишком занят собственными заботами и эмоциями, чтобы обращать на это внимание.
В нём поднимался глухой протест: он чувствовал, что сам, опрометчиво, загнал себя в ловушку, из которой теперь не выбраться. Да, он поддержал отца (и он искренне этого хотел!), он дал ему надежду, в которой тот так нуждался, и вдохнул в него новые силы для предстоящей борьбы. Но вместе с тем он осознавал, что своим решением жениться на дочери Софрона Ласкарида сильно огорчил мать.
А ещё он, кажется, грубо обошёлся с Таврой. Зачем он требовал у неё поцелуя, если заранее знал, что ему этого от неё ни за что не добиться? Обидел девушку – и теперь мысли о том, что отныне она будет избегать его, не приносили ему ничего, кроме страданий.
Известие о женитьбе Стефана взволновало Тавру, хотя она старалась не показать ему этого. Однако он чувствовал её печаль, несмотря на то, что девушка, сталкиваясь с ним в доме и отвечая на его вопросы, сохраняла свой обычный учтиво-упрямый тон.
Стефан искал разгадку такого поведения девушки, которая выросла рядом с ним, в одном доме.
Может быть, в глубине души она считала себя членом его семьи и воспринимала его как человека по-родственному очень близкого, вроде старшего брата? И, узнав о его женитьбе на порочной женщине, она не одобряла его решение.
Нет, говорил себе Стефан, здесь нечто другое.
Разве он не замечал, как, поймав на себе его взгляд, Тавра вдруг делалась очень серьёзной, даже хмурилась? Разве она не смущалась и не выглядела растерянной, когда они, случалось, оставались наедине в одной комнате?
А кем была Тавра для него самого?
Откровенно говоря, она ему очень нравилась; в ней было что-то такое – а что, не поймёшь, – что властно приковывало к ней внимание, не позволяло смотреть на других женщин, думать о ком-нибудь ещё. Будто какая-то магия исходила от неё – и дело было не только в её красоте. Да, она была красива жгучей степной красотой, а ещё благородна и горда. Гордость, вероятно, была у неё в крови – её не смогли вытравить даже годы рабства. Пусть Динамия и возвысила её в их доме до положения знатной девушки, но статус невольницы остался у Тавры как пожизненное личное клеймо господина...
Стефан остановился на минуту, прижатый к стене толпой прохожих. Ему показалось, что он увидел среди них лицо Тавры. Но нет, он, конечно же, ошибся. Тавра сейчас дома. При мысли о том, что он скоро увидит её, Стефан ускорил шаг.
Войдя в дом, он остановился, прислушался. Вот она делает что-то там, в своей комнате. Может быть, переодевается? Стефан подошёл к стене, отделявшей его от Тавры, и замер, пристально глядя в одну точку, хотя прекрасно знал, что не увидит внутренность комнаты. Но он хотел, он так хотел увидеть сквозь доски её стройное смуглое тело под шуршащим платьем, залитое дрожащим солнечным светом! Он подумал даже, как приятно, должно быть, запустить пальцы ей в волосы, густые, блестящие, цвета воронова крыла... а потом притянуть её к себе, ощутить жар её губ, её тела...