Чарующий апрель - стр. 5
Когда он впервые предложил ей добавлять «Меллерш» к своей фамилии, она возразила как раз по этой причине, и после паузы – Меллерш был слишком благоразумен, чтобы говорить, кроме как после паузы, во время которой, по-видимому, он дотошно снимал копию с будущей реплики, – он произнес с большим неудовольствием: «Но я же не вилла», – и посмотрел на нее так, как смотрит тот, кто, наверное, в сотый раз понадеялся, что, быть может, женился не на последней дурочке.
Конечно, он никакая не вилла, уверяла его миссис Уилкинс; она никогда не размышляла в таком ключе. Она просто подумала…
Чем больше она пыталась объяснить, тем серьезнее становился Меллерш – это было слишком хорошо ему знакомо, ведь к моменту беседы он был женат уже как два года, – и начинал сомневаться: неужели на дурочке, но как… В конце концов они поссорились, если ссорой считать гордое молчание одного и искренние извинения другого. Нет-нет, миссис Уилкинс и не думала сказать, что мистер Уилкинс – вилла.
«Кажется, – подумала она, когда прошло достаточно времени и настал мир, – что кто угодно поссорится из-за чего угодно, если за два года ни дня не провести в одиночку. Если нам что-то и нужно, так это отдых».
– Мой муж, – продолжила она, пытаясь хоть как-то себя показать, – адвокат. Он… – И тут миссис Уилкинс задумалась, подыскивая слова, которые могли бы описать личность Меллерша. – Он очень красивый.
– Что ж, – ласково сказала миссис Эрбутнот, – это, должно быть, доставляет вам огромное удовольствие.
– Почему? – спросила миссис Уилкинс.
– Потому что… – в легком недоумении ответила миссис Эрбутнот, привыкшая к безоговорочности своих суждений в общении с бедными, – …потому что красота радует глаз. И если этим даром правильно пользоваться…
Она замолчала на полуслове. Большие серые глаза миссис Уилкинс были устремлены на нее, из-за чего миссис Эрбутнот показалось, что за годы у нее выработалась привычка растолковывать, причем так, как это делают нянечки, чьи слушатели не могут с ней не соглашаться, а если бы и захотели, то испугались перебивать ее, как ни крути, находясь в подчинении.
Но миссис Уилкинс не слушала, потому что в ее воображении возникла пусть и абсурдная, но отчетливая картина: две фигуры, расположившиеся рядом под огромной глицинией, раскинувшейся по ветвям неизвестного ей дерева, и эти фигуры – она сама и миссис Эрбутнот… Она видела их перед собой. Видела их. А за ними, в солнечном свете, старые стены средневекового замка. Она видела их. Видела…
Вот почему она уставилась на миссис Эрбутнот, но ничего не слышала. Миссис Эрбутнот уставилась в ответ, очарованная выражением ее лица, изменившегося из-за воображаемой картины, лица, будто светившегося изнутри, мягкого, как вода на солнце, чья поверхность слегка взбудоражена ветерком. Если бы на светских раутах у миссис Уилкинс было такое же лицо, как сейчас, на нее точно обратили бы внимание.