Звереныш - стр. 12
Светик обошел дом и сел на притулившуюся в скверике лавочку. Ему было сейчас хорошо в этой осенней тишине, где не было криков матери и
чужих людей, которые почему-то зовутся родственниками. Не было плача брата, которого он тоже не любил. Но была тишина и высь, дарившие ему радость и покой.Он даже забыл про сосущее чувство голода, а просто лежал на лавочке и смотрел в это далекое, уносящее его с собой небо.
– Зараза! – Услышал он внезапно над собой голос матери. – Бегай тут тебя ищи, – она крепко схватила его за руку. – И когда успел! Мать, как белка в колесе, а он гуляет… Тут не знаешь за что первое хвататься, с Кешкой некому сидеть, а он гулять вздумал! – Мать тряхнула его за шиворот. – И как тихо прошмыгнул, точно мышь. Никто и не заметил.
– Не ругались бы, так и заметили, – отчаянно вырываясь из цепких рук матери, ответил Светик. – Есть я хочу.
– Мал еще, мать учить, – назидательно сказала Танька, вспоминая как такими же словами осаживала ее мать. – Твое дело телячье… с Кешкой сидеть нужно, матери помогать, а не слушать, что не положено. Сейчас покормлю обоих – и на улицу. Провожу всех, тогда позову домой. Сама устала, как собака. Скорее бы уж уехали что ли…
Татьяна крепко схватила сына за руку и потащила к дому.
– Нашла, значит, – расплылась в улыбке Танькина сестра. – Вот чертенок какой! А мы тут возимся и в ус не дуем!
– Куда ему деться, – проворчала Танька. – Он все возле дома болтается. Уставится в небо и лежит часами. Летом на траве, теперь на лавке в сквере. Сейчас покормлю да с Кешкой отправлю. Хлопот у меня сегодня… Вас всех отправить, прибраться…
– Не забудь мужа помянуть на девять ней и на сорок, – вмешался свекор. А то потом скажешь, забыла.
– К нему сходи, – снова захлюпала свекровь. – Нас тогда уж не будет, уедем… Так ты…
– Не забудет, мы напомним, – подал голос Танькин брат. – Помянуть же еще придется . Вот мы и напомним. – Он подмигнул сестре. – Мы здесь рядышком, забыть не даим.
Танька промолчала. А про себя подулмала зло и с досадой; «Шли бы вы все к черту!».
После слов Светика она уже не плакала, а только чувствовала в себе едкую колючую боль, которая бывает от неприятной неожиданной правды, брошенной прямо в лицо. Она боялась услышать эту правду еще раз уже от взрослых людей, наверняка знавших ее, но молчавших, как принято в таких случаях, и судачащих об этом где-то на стороне.
Она боялась признаться себе, что эти два мальчишки, рожденные от разных отцов, будут мешать ей устроить свою женскую судьбу и страшилась того, что может разлюбить их за это. А еще понимала, что всю свою неустроенность ей не на ком будет выместить кроме них.