Размер шрифта
-
+

Золотой Горшок. Сказка - стр. 2

Громкая трубная музыка неслась изнутри, все громче и громче становился доносящийся шум, всё громче кричали и веселились гости, всё громче был шум праздника. Бедный студиозус Ансельм едва слезу не пустил, потому что и ему очень хотелось в день Вознесения, который был для него совсем не пустым местом, а чудесным, неповторимым праздником, – и ему так хотелось в очередной раз погрузиться в блаженства линковского эдема, что спорить, он хотел даже поднять планку до порции кофе с ромом, да-с, не менее того, или до бутылки двойного пивка и, чтобы насладиться по-настоящему, запасся деньгами даже сверх меры.


И вот благодаря злополучой корзине яблок он лишился всего, что было в его карманах. Теперь о сладком кофе, двойной порции пива, танцах и музыке, о празднично облачённых девушках, в общем, обо всех мыслимых и немыслимых мирских удовольствиях следовало крепко-накрепко забыть. Молодой человек медленно отрешённо прошёл мимо людской толпы и вступил на совершенно заброшенную, совершенно безлюдную дорогу, ведущую вдоль Эльбы. Он набрёл на приятное местечко на траве под старой бузиной, торчавшей из разрушенной стены, и, с удобством расположившись под ней, стал набивать свою трубочку ароматным табаком. Табак сегодня подарил ему его друг, конректор Паульман. У самых ног студиозуса шелестели и играли искристо позлащённые волны чудесной Эльбы, а прямо за ней дерзко вздымал древний, славный Дрезден белые шеи своих стройных башен, устремляя их к хрустальному своду, опёршимуся на злачные луга и освежённые ливнем зеленеющие рощи окраин, а за ними, в клубящемся сумраке, вставали горы, как зубья дракона, едва обрисовывая контуры далекой Богемии. Но, казалось, студент Ансельм никак не реагировал на эти несусветные красоты, он мрачно взирал поверх мира, испуская перед собой облака вонючего дыма, хмурясь всё больше, пока наконец его раздражение не выплеснулось в таких громких словах: «А ведь это не слова, что я появился на свет только для горестей и бед! Что уж говорить о том, что мне никогда не удавалось угодить в бобовые короли, и что в чёт и нечет мне никогда ничего не угадать, вот уж незадача – моим бутербродам всегда падать вниз маслом, а никак иначе! – все мои злоключения не стоят и пары фраз, но, видит бог, какая страшная судьба, что мне, кому жуткими усилиями удалось стать наконец студентом назло всем проискам дьявола, приходиться оставаться чучелом огородным, надо же! Был ли хоть один случай, когда я нацеплял новый сюртук, и тут не ставил на нём большое, жирное пятно или тут же не рвал его о какой-нибдь треклятый, не к месту вбитый гвоздь? Случилось ли мне хоть раз поклониться прекрасной даме или какому-нибудь чересчур надутому надворному советнику без того, чтобы шляпа не укатилась к чёрту на кулички или сам я не полетел на разъехавшихся ногах в кусты? Не минула ли меня участь каждым базарным днём в Галле раскошеливаться на рынке и терять от трёх до четырёх грошей за все разбитые крынки и горшки, на которые сам чёрт несёт меня. Словно я не разумный человек, а серая полевая мышь! Довелось ли мне хоть раз не опоздать на занятия в университет, да и вообще куда угодно? Глупая затея – приходить на занятия минимум за полчаса до них, уже заранее известно, что только я расположусь под дверью и протяну руку за звонком, как какой-нибудь чертяка плеснёт мне с высоты содержимым умывального таза, или навстречу из дверей вывалится какой-нибудь наглый увалень, которого я неминуемо толкну, в результате чего не только опоздаю неминуемо на занятия, но и влипну в целую кучу серьёзных неприятностей! Бог ты мой! Куда делись блаженные грёзы о неминуемом счастье будущих времён, гордые мечты допрыгнуть до сливочного звания коллежского секретаря! Боже мой! Моя злополучная планида отвратила от меня всех моих самых верных покровителей! А я ведь знал, что господина тайного советника, к которому меня направили с рекомендацией, просто воротит от коротко стриженных волос, парихмахер, хоть и изголяется, чтобы получше прикрепить к моему черепу подобающую косичку, но чем всегда это кончается, я знаю заранее – как только я начинаю кланяться, верёвочка, которой вязали косицу, сразу лопается, косица летит на землю, хлоп-с, и мопс, занятый обнюхиванием моих штанов, тотчас переключается на новый предмет и радостно тащит советнику подлую косичку, я истошно устремляюсь за ним следом, само собой разумеется, спотыкаюсь по пути, и с грохотом падаю на рабочий стол чиновника, где он с аппетитом завтракает, чавкая, бац, чашки, тарелки, чернильницы, перья летают всюду, как птицы, чики-чики-пук, чашки бьются с чарующим звоном, чернильница щедро изливает содержимое своего брюха на важные государственные доносы, и на всё это с шелестом просыпается песок из песочницы. Картина!

Страница 2