Выбор - стр. 40
Везнич видел это и, понимая, что Марфа не в силах сделать свой выбор в чью-либо сторону, принял решение за нее.
Девушка умыла лицо, стараясь не издавать лишних звуков. Поверхность воды в глубоком блюде отражала горечь, поселившуюся у нее в глазах.
Марфе вдруг стало жалко себя и тех чувств, которых она лишалась. Плотно прижав руки ко рту, девушка попыталась успокоить вырвавшиеся всхлипывания. На какое-то мгновение ей это удалось, но потом отчаянный звук плача прорвался сквозь плотно прижатые к губам пальцы и разорвал тишину, наполнявшую комнату.
Марфа выскочила за дверь, не успев посмотреть, проснулся от ее рыданий Везнич или нет, и, уже не сдерживаясь и ревя, как голодная корова, побежала к выходу.
Ощущение, что бог забыл о нем, преследовало Адальберта на протяжении последнего года.
Вот и сейчас, отчетливо выговаривая заученный текст молитвы негромким, но твердым голосом, архиепископ не чувствовал благодати, снисходящей на него, как было еще совсем недавно.
Сквозь узкое окно виднелось необычайно светлое, кажущееся божественно прозрачным утреннее небо.
Да, определенно, Господь оставил его, и Адальберт даже знал момент, когда это произошло. Небеса кричали, что это ошибка – принимать епископский сан и отправляться в землю ругов с просветительской миссией, но архиепископ Вильгельм, наговорив огромное количество комплиментов, убедил, что только он, Адальберт, сможет посеять в душах дикарей семена благочестия.
Милый сердцу тихий монастырь Сент-Максимин, где Бог общался с ним ежедневно, даря благодать своим присутствием в каждом предмете, вспоминался сейчас с болью и грустью. Он был счастлив, молясь в своей маленькой келье и возделывая грядки на монастырском огороде.
Власть, свалившаяся на голову Адальберту после таинственной и необъяснимой смерти Либутия, положенного высокопреосвященством Адальгадом в первые епископы ругов, раздавила его своей ответственностью.
Скромность и миролюбие, бывшие благом в монастыре, теперь сделались проклятьем новоиспеченного епископа.
Он постоянно ощущал на себе насмешливые взгляды людей, с неприкрытым любопытством разглядывавших монашеские одеяния, похожие, по их мнению, на женское платье. Еще больше насмешек вызывала его тонзура, первое время сияющая от своей чистоты, а сейчас напоминающая жидкими волосами заброшенную пашню с редкими всходами сорняков.
Все его призывы приобщаться к истинной вере заканчивались насмешками, больно ранившими самолюбие.
Адальберт и сам чувствовал, что Бог исчез из его проповедей, по какой-то причине покинув своего верного слугу.