Убийца злых чудес - стр. 74
– Все, все. Еще самую чуточку, надо каждый крохотный сосудик проверить, каждую жилку. Хоть частица мертвого если получится – худо будет, – уговаривала Эва, старательно изображая подсмотренную у кого-то строгость.
– Ты не гляди на меня, делай, что должно, – хрипел он в ответ, отводя глаза от ее мокрого от слез лица. Пусть думает, что не заметил.
Наконец она закончила. Не притворяясь больше, упала ему на грудь, плача и покрывая лоб, глаза и щеки солеными поцелуями.
– Прости меня, пожалуйста. Прости, прости, я такая глупая, только о себе и думаю.
– Хорошая моя, ну, не плачь. Все же получилось, не вини себя. – Он гладил ее по голове поверх шерстяного капюшона, жесткого, покрытого инеем. Даже коснуться толком не получается. Проклятая зима. – Эва... Эвика, милая. Будет тебе. Все закончилось.
Это ведь он ее похитил, по ночам к кровати приковывал, держал в черном теле и кормил в дрянных обжорочных. Да что там – жизнь ей поломал! А она еще прощения просит.
Вдруг она напряглась, отпрянула, будто вспомнила что-то. Посмотрела испуганно. Даже плакать перестала.
– Мы должны немедленно вернуться туда, к посту, – прошептала отчаянно. – Прямо сейчас.
Йожеф сперва не понял, в чем дело, переспросил – пояснила, сбиваясь от волнения. Люди там остались, простые путники. Дети. Посреди полей, на морозе, чуть его не убившем. И теперь она рвалась все исправить, умоляюще глядя огромными от ужаса глазами на бледном лице.
Слишком бледном, чуть не до синевы, румянец без следа сошел, а взамен него под глазами легли тени. Видимо, все свои силы отдала, чтобы его исцелить, на одном упрямстве держится.
– Ты ведь торопилась за отцом, забыла? Или неважным стало? – осадил безжалостно. Она пошатнулась, будто ударили. На измученном лице отразилась скорбь.
– Важно. Но их бросить я тоже не могу.
– Можешь. Ты все равно ничего не исправишь, погибнешь зря. А они выдержат, привычные. Им-то скрываться не приходится, справятся сообща. Огонь разведут, соорудят какое-никакое укрытие. У солдатиков печка есть, они тоже люди, хоть и при исполнении.
– Это моя вина и моя ответственность, неужели не понимаешь? – не сдавалась она, а Йожеф возражал, приводил многословные оправдания, перемежая с рассказами о бедняцких хитростях и народной смекалочке.
Отвлекал, зубы ей заговаривал, а сам потихоньку пустил лошадку вперед, в Арос, благо, совсем немного осталось.
Был ли он настолько убедителен, усталость ли взяла верх, но Эва сдалась. Поникла, притихла, сдалась на его милость и не возражала больше. Молчала долго, до самого города, но все-таки не выдержала, призналась, что ее гнетет.