Тайное учение Христа. Первые 12 речений - стр. 28
Откровение Иоанна долгое время разделяло судьбу Евангелия от Фомы. Его не включали в канон библейский вплоть до V века. То есть до времени, когда уже большинством позабыто было, что в Откровении содержится множество смысловых уровней. Оно трактует не только лишь об эсхатологии мира. Не меньше – ОБ ЭСХАТОЛОГИИ «Я».
И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих (Откр 6:14).
И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места (Откр 20:11).
И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет (Откр 21:1).
Море… В писаниях ряда гностиков оно было метафорой смерти, потрясения, морока. Что не распространялось, впрочем, на океан.
Умиление
«Потрясенный сделается умилен». Итак, НАШЕЛ и был потрясен… и вот уже немного совладал с потрясением и взор ума начинает различать определенные детали сияющего Единого, которое теперь открыто ему. Такую примечательную деталь, например: смерти нет. И многое другое подобное.
От этого потрясение перерождается в УМИЛЕНИЕ.12 Которое, может быть, изъяснить не проще, чем самый Предмет его.
Разве что получается иногда намек по контрасту. Поэту и великому духовидцу Даниилу Андрееву выпало жить в эпоху, контрастную каким-либо умилениям. И вот как, приблизительно, пишет он в книге «Роза мира» (а это главный труд всей жизни его):
«Я счастливейший из людей, потому что Всевышний вдруг дал мне увидеть все, как оно есть ВОИСТИНУ. Исторгнутый – или, точней, ВОСТОРГНУТЫЙ – из обыденного видения, перестал я терзаться несообразностями, несправедливостями, уродствами, пятнающими благость и красоту течения жизни.
Прозрев, я вышел из той ловушки человеческого ума, которая заставляет представлять Бога если и всемогущим, то, значит, не Всеблагим, а если все-таки Всеблагим, то, значит, не Всемогущим. Не испытавший священного потрясения, дарованного мне, либо не поймет меня вовсе, либо же сочтет лицемером. Ведь мне ли, политзаключенному, не знать, что вокруг свирепствует жесточайший террор, и кровь невинных людей проливается во имя выморочных теорий!
Но скорбные мои слезы превращаются в слезы умиления о всех нас и о промысле Бога Вышнего. Такое невозможно понять, пока не откроется: все временное не таково, каким выглядит».
Великое умиление невозможно выразить, ибо любое в нем, что хоть отчасти удается передать словом, оказывается лишь одним из уровней. Или, лучше сказать, одним из течений неизмеримого океана. Этот океан есть «тайна восьмого дня»