Солнечные дни - стр. 38
– Оберег лушче ношить на шее.
Ага, сейчас, разбежался. Повешу я какую-то чумную ладанку себе на шею, держи карман шире. Вот отойду подальше и выброшу.
– Чтобы к моему возращению тебя рядом с домом не было, – обернувшись к бомжу, пригрозил ему я.
– Она на клабище пошла.
– Что-что? Так ты видел мою жену?
Я сделал шаг назад.
– Её пошвали. Беги, шмотри не опошдай.
Немного поколебавшись, я всё же принял решение последовать совету нищего предсказателя и побежал.
– И лешнишу не забудь, – крикнул нищий мне вслед.
Я бежал и думал: «Какую ещё "лешнишу"? Что он хотел сказать? Бред. Может, он говорил про лестницу. Тогда зачем она мне на кладбище. Абракадабра какая-то". Более ни на что постороннее не отвлекаясь, в том числе – и на собственные мысли, я сосредоточился на беге. Моя физическая форма никак не тянула на натренированность призёра олимпийских игр (да ни на какого призёра, никаких игр она не тянула), я даже тренажёрку забросил года два назад и теперь лишний, набранный за последние годы сытой семейной жизни жир давал о себе знать. Кладбище от дома отстояло на относительно близком расстоянии – всего километра два с половиной, ну, может быть, – три. Но мне они дались, как марафонская дистанция новичку. Через двадцать минут мучений, разгорячённый до состояния раскалённого, полностью выкипевшего чайника, чувствуя привкус крови во рту, и с сердцем пытающемся выскочить через горло, я припыхтел к воротам кладбища. Найти участок, где выпирала из земли могила деда (а куда же ещё на кладбище Настюша могла ещё пойти), было не трудно. Со дня похорон прошло не так много времени, и я не успел забыть расположения участка. За несколько десятков шагов до могилы я её увидел: она, полусидя-полулежа, облокачивалась одной рукой об могильный холм, а другой опиралась о надгробье…
Настя вышла из дома ещё затемно. Она не хотела туда идти, но ничего не могла с собой поделать. Её тело действовало, как во сне. Разум противился и подчинялся. Весь путь она преодолела босиком, хорошо ещё успела накинуть на себя плащ, а иначе пришла бы на кладбище одетая в одно полупрозрачное бельё. Ничего себе картина: обнажённая красавица, бредущая в туманной дымке через поле, обильно засеянное крестами. Чем ближе была могила её деда, тем сильнее она зависела от идущего из неё зова. Суставы выкручивала ломка и, делая последние шаги к могиле, Настя почувствовала себя марионеткой, полностью зависящей от чужой злой воли. Та же сила, что и вызвала её, заставила опуститься на колени перед надгробьем, и сейчас же в голове зазвучал утробный голос деда: "Ниже, наклонись ниже. Не бойся, внучка, я не сделаю больно". – Настя ощутила на своём затылке холодные, скользкие ладони и они тянули её к земле. Это мерзкое ощущение немного привело её в чувство, она обрела способность к инстинктивному сопротивлению. Она противилась, ей очень не хотелось вмазаться чистым лицом в грязь могильного холмика. А руки деда всё тянули и тянули, всё давили и давили. Перед её глазами предстал лежащий в гробу покойник, его лиловые губы шептали слова богохульного заклятья. Дед Игнат, каким-то извращённым ментальным образом, хотел войти в неё, совершить некрогрех посмертного инцеста. Грязные, грязные, проклятые слова. Нет и нет, она не хочет быть с ним, не хочет быть им. Левая рука всё глубже входит в землю – уже по локоть; правой рукой она изо всех сил цепляется за гранит плиты, но силы на исходе, они оставляют её. Секунда и всё будет кончено…