Социология интеллектуальной жизни: карьера ума внутри и вне академии - стр. 34

Несомненно, теоретик образования с панглоссовским[8] образом мышления похвалил бы такое положение дел, поскольку оно позволяет психологии и экономике воспользоваться сегментированностью рынка образования и исследований в своих целях: сотрудники с высокой исследовательской активностью могут держаться подальше от студентов, пока их менее активные коллеги заполняют учебные аудитории, даже если это означает, что наиболее живой интерес студентов будет принадлежать областям, страдающим от низкого статуса внутри дисциплины. Хотя эта стратегия может помочь академическим департаментам выжить в нынешней культуре аудита, в конечном итоге она только доказывает тезис Лиотара, что университет стал не более чем физическим контейнером для никак не связанных друг с другом занятий, каждое из которых могло бы выполняться лучше в другом месте, если бы им позволили пойти своей дорогой. Передовым исследователям было бы свободнее в научном парке или think tank’е[9], а популярные преподаватели могли бы без помех следовать своему призванию в сфере профессионального образования или в Открытом Университете.

Несомненно, структура вознаграждения за эти различные институционализации исследования и преподавания должна быть уравнена. Но если предположить, что это сделано – какая роль останется университету? Никакой, согласно логике постмодернизма. Но я предлагаю радикальное решение, которое вернет университету положение институции, отвечающей за регулирование потока знания в обществе. Вкратце, это решение будет касаться проблем «неравномерного развития», возникших из за того, что производство знания обгоняет его распределение.

Фуллер и Коллиер (Fuller and Collier 2004) различили «плебнауку» [plebiscience] и «пролнауку» [prolescience] как обозначения общих направлений политики знания. Вкратце, плебнаука – это «естественная установка» академии в отношении образования, которое понимается как бесплатное приложение к исследовательской деятельности; пролнаука – обратное отношение, которое оценивает исследования только в терминах их образовательной пользы. Исходя из приписываемой роли истории в учебных программах, первый подход близок ситуации в естественных науках и «более точных» социальных науках, а последний – гуманитарным и «менее точным» социальным наукам.

Плебнаука отсылает к смыслу термина «плебисцит» в политологии: сведение избирательного права в массовых демократиях к пустой формальности, праву ратификации инициатив действующего правительства или праву выбора между вариантами сохранения статус кво. Именно «естественная установка» академии в отношении образования рассматривает его как функциональный эквивалент плебисцита, не имеющего значительного влияния на исследования. Это предполагает, что передовой край исследований следует двигать вперед и чем быстрее, тем лучше, а образование может либо поднять студентов до этого уровня, либо, если это не удастся, внушить им почтительный трепет перед последними разработками. Плебнаука регулярно укрепляется историей науки, которая избегает любого упоминания о механизмах распределения нового знания, имплицитно предполагая, что в любых затруднениях в процессе его распространения виноваты либо некомпетентные учителя, либо нерадивые студенты. Плебнаучный подход очень глубоко укоренился в нашем представлении о знании. Редкий академический администратор или грантовый совет будет столь безрассуден, чтобы объявить элитные передовые исследования привилегией, а не стандартом. (Обычно для этого сначала требуется вмешательство бюджетного кризиса.) Таким образом, экспериментальные естественные науки начинают цениться превыше всех остальных дисциплин за их способность «руководить собственным примером» в педагогическом смысле, то есть строить учебные программы так, чтобы они подводили к переднему краю, что было подробно описано в предыдущем разделе.