России верные сыны - стр. 37
– Поселиться навсегда можно только в Париже. Я не могу понять, как вы можете так долго оставаться в глуши. – Он тяжело дышал и беспрестанно вытирал пот со лба и жирных щек. – Впрочем, вы и здесь не скучаете, как я уже успел заметить.
– Что вы делаете в этих местах, барон?
– Я приехал сюда, чтобы увидеть вас, графиня.
– Вы мне льстите… Притом вы знаете, что я никогда не была вашим другом.
Он попробовал изменить тон и сказал ворчливо:
– Зачем вы говорите со мной так, Анет? Я знал вас прелестным ребенком, девочкой… Я не сделал вам ничего дурного. Я имею право говорить с вами как друг вашего мужа, как ваш друг. В Вене я узнал о смерти Казимира и был огорчен. Я представил себе вас, одну в этой глуши. Я так хотел видеть вас и говорить с вами…
– Говорите.
– Не здесь.
– Хорошо. Идите за мной, – она показала ему в сторону галереи.
Они прошли галерею и вышли в охотничий зал. Грабовская открыла маленькую дверь, они очутились в круглой комнатке, заставленной ветхой утварью, золочеными рамами от картин. Здесь стояли два кресла, свет проникал через небольшое овальное оконце над дверью. Она села и, опустив голову на руку, сказала:
– Говорите.
– Уютный уголок вы выбрали для нашей беседы, – оглядываясь, проговорил Гейсмар. – Впрочем, это место напоминает мне лавку антиквара на левом берегу Сены, где я увидел вас впервые. Вы были единственной редкостью, драгоценностью среди хлама.
Она с удивлением взглянула на него:
– Неужели ради этих воспоминаний вы приехали сюда?
– Я всегда вам желал добра, Анет.
– Это вы могли мне сказать там… – Грабовская покосилась на дверь.
– Я понимаю, вы не любите вспоминать прошлое. Вы, дочь бедняка, сделали блестящую партию, – найти титулованного мужа трудно даже в Париже. Разумеется, это могло вскружить голову. Вас рисовал Изабе, вы собирали в вашем салоне философов и поэтов. Все это можно понять; вы хотели быть одной из тех дам, о которых говорят в Париже.
– Вы так думаете?
– Простите… Выслушайте меня. Вы вели себя умно с Казимиром: вы, француженка, окружили себя его соотечественниками, вам даже нравилось изредка приезжать в его поместье, рядиться в красивый национальный костюм, танцевать мазурку с седыми усачами. Вы хотели, чтобы вас называли Анеля, а не Анет, вы даже научились болтать по-польски, – это так нравилось Казимиру… И все это было прекрасно, пока был жив Казимир. Он любил вас, и все в вас казалось ему прекрасным.
Грабовская нетерпеливо ударила веером по ручке кресла.
– Я пробыл здесь только два дня и, признаться, был изумлен. Позвольте мне вам сказать напрямик: неужели вы не понимаете, что вы ставите себя в неловкое и даже смешное положение? Вы, иностранка, француженка по происхождению, со всей страстью увлеклись политической борьбой, интригами поляков, до которых вам в сущности нет дела! Простите меня за резкость…