Проиграй мне поцелуй - стр. 22
Везувий, все еще оставаясь повернутым вполоборота, въедливо следит за тем, как я делаю первый глоток.
— То есть, он все равно умрет через пару лет, но ему нужны эксклюзивные операции… чтобы что?
— Чтобы жить! Ты не можешь говорить это серьезно, — даже смеюсь я. — Мой деда должен жить. Еще лет двадцать.
— А это он отправил тебя ноги перед мужиками раздвигать? — его голос оседает грузом на каждой поверхности гостиной.
Второй глоток вина солодит горло. Я смотрю в угольно-черные глаза, не отрывая губ от хрустальной каемки бокала. Никогда не думала, что переутомление случается и у сердца. Везувий Родин казалось бы смотрит мне прямо туда, и взор такого напора и массы раздавливает цель многотонным прессом.
— Если бы у женщин водилось столько денег, — с милейшим оскалом замечаю я, — может быть, пришлось раздвигать только перед ними.
— Но не пришлось ведь. Перед мужиками. Да, Помпон?
Он делает вид, что не особо ждет ответа. Присаживается на противоположную софу, в шаге от меня, и стаскивает ботинок.
Его шелковые голубые носки внезапно становятся той чертой, которой я разделяю наши с Везувием миры. Ни один мужчина в моей жизни, с чьими носками я знакомилась хотя бы визуально, не выбрал бы подобную вещицу для ежедневного гардероба.
И ни один не вскидывал на меня глаза умные и требовательные, одновременно небрежно стягивая обувь и бесцеремонно занимая тушей всю поверхность, на которой восседает.
— Неа, — слегка приподнимаю я голову.
Молча он наблюдает за мной, продолжая разуваться.
— Очень вкусно, — делаю еще глоток.
— Север долины Рони, тот самый апелласьон Кот-Роти. Лакрица и опавшая листва. Я предпочитаю кедр и ежевику, — он кивает на свой бокал, оставленный на тумбе.
Он налил мне другое вино.
Налил нам разные… сорта.
— Да? — делаю еще глоток.
— Спелые темные ягоды. Самое мягкое сухое вино. Но ты слаще, да? — с раздраженной укоризной вопрошает Везувий.
Мне, наверное, послышалось.
О том, чтобы проконтролировать выражение на собственном лице, не может быть и речи.
Я оторопело смотрю на сидящего в шаге от меня мужчину.
— Йау, — соглашается он сам с собой на смеси каких-то языков. Его рот, с опущенными тяжестью мимики уголками, движется будто он пережевывает слова, не позволяя им вырваться наружу. — Слаще. Я знаю. Я ведь пробовал.
Не могу поверить, что я стою тут перед ним и молчу, как язык проглотила.
Неужто свет таким образом тут падает, что его широкоскулое лицо будто потемнело?
— Впрочем, разница между ними невелика, — будто бы продолжает он. — Это все один сорт винограда, это…
— … угу, да, виноград Шираз, — отмираю я.