Предпоследняя правда - стр. 18
Николас молчал, спорить тут было невозможно.
– Что-то тут явно не так, – продолжила Кэрол. – Не может быть никаких военных лазаретов, потому что там нет ни штатских, ни солдат, которых ранят на войне и которые нуждаются в искусственных органах. И все же нам этих органов не выдают. К примеру, мне для Сузы, даже хотя они знают, что без Сузы мы не продержимся. Так что подумай об этом, Ник.
– Хмм.
– Ты еще придумаешь что-нибудь лучшее, чем «хмм», – обнадежила Кэрол. – И придумаешь скоро.
Глава 4
Утром, когда Николас проснулся, Рита встретила его вопросом:
– Вчера ты ушел из зала с этой женщиной, с этой Кэрол Тай. Зачем?
– Нужно было подписать бумаги о смерти Сузы, – пробормотал Николас, не совсем еще проснувшийся и чувствовавший себя до крайности неловко с немытым лицом и нечищеными зубами. – Дела, что тут поделаешь.
Он поплелся босиком в ванную, общую с соседним гнездом, и увидел, что дверь заперта.
– Ладно, Стью, – сказал Николас, – кончай свое бритье и открой мне дверь.
Дверь приоткрылась. Его брат виновато стоял перед зеркалом и действительно брился, хотя брить-то там толком было и нечего.
– Да ты не обращай на меня внимания, – сказал Стью. – Делай все, что ты там…
– Сегодня мы первыми заняли ванную, – взвизгнула его жена Иди, высунувшись из своего гнезда. – Твоя Рита прошлым вечером намывалась в ванной целый час, так что сегодня ты мог бы и подождать.
Оставив надежду помыться, Николас закрыл дверь ванной и пошел на кухню, которую они не делили с соседями, ни с правыми, ни с левыми, и поставил кофе греться на плиту. Кофе был вчерашний, но у него не было сил заварить свежий, не говоря уж о том, что рацион синтетических кофейных зерен был до прискорбия низким. До следующей выдачи никак не дотянуть, так что придется у кого-то выпрашивать, занимать, а чаще – выменивать у соседей на сахар: сахар у них в доме почти что не употреблялся. «А вот кофе, – подумал Николас, – я мог бы употреблять в бесконечном количестве». Если бы такое было. Однако, подобно всему остальному, син. коф. зрн. (как они отмечались в накладных) были строго рационированы. За долгие годы подземной жизни он умственно с этим смирился, но его организм все равно хотел еще и еще.
Он все еще помнил вкус настоящего кофе из тех, домуравейниковых дней. Девятнадцать, вспомнилось ему, я как раз поступил в колледж и начал пить кофе вместо всякого детского кефира. Передо мной расстилались перспективы… и вдруг все это.
Но, как сказал бы Толбот Янси, хмурясь или сияя, что уж больше бы подходило к случаю, «во всяком случае, никто нас не испепелил, как мы того ожидали. И все потому, что у нас был целый год, чтобы закопаться под землю, мы не должны об этом забывать». Вот Николас и не забывал; стоя у плиты, разогревая вчерашний искусственный кофе, он думал, что мог бы сгореть еще пятнадцать лет тому назад, либо вся холинестераза его организма была бы уничтожена жутким американским нервным газом, самым худшим изо всех видов оружия, какие только могли придумать сбрендившие идиоты, сидевшие когда-то в Вашингтоне, округ Колумбия, в избытке обеспеченные противоядиями и атропином и потому не боявшиеся… не боявшиеся нервного газа, произведенного в Западной Индиане на Ньюпортском химическом заводе. Впрочем, от советских ракет противоядия никак не защищали. И Николас все это понимал и радовался тому, что он еще жив и может пить псевдокофейную бурду при всей ее редкой горечи.