Предпоследняя правда - стр. 17
– Если ты так уж интересуешься, это вполне законно. Я проверяла.
Кэрол сложила пять бланков стопочкой и засунула их в прорезь ксерокс-трансмиттера, чтобы переслать по проводам в архивы Эстес-Парка.
– Иногда мне кажется, что ты немного свихнулась, – облегченно сказал Николас. Ее мысли всегда уходили в какую-то странную сторону, буквально струились потоком, вечно его удивляли; он никогда за ними не поспевал, и его благоговейное уважение все росло и росло. – Объясни, пожалуйста.
– Не знаю, заметил ли ты, – сказала Кэрол, – но в своей речи, произнесенной в прошлом феврале, он использовал французское выражение «coup de grâce»[8] и произнес слово grâce как «грас». Сразу за этим, в марте, он произнес то же самое выражение… – Она достала из несгораемого шкафа какую-то бумагу с записями и теперь по ней сверялась. – Двенадцатое марта. Произнесено верно, как «ку де гра». Затем пятнадцатого апреля снова было «грас». – Она вскинула глаза на Николаса.
Николас раздраженно пожал плечами, его усталый мозг уже отказывался что-либо понимать.
– Пошли-ка мы спать, поговорим когда-нибудь по…
– Затем, – невозмутимо продолжила Кэрол, – в речи от тринадцатого мая он снова использовал это выражение. Та достопамятная речь, в которой он нам сообщил, что уничтожение Ленинграда может оказаться… – Она подняла глаза от бумаги. – Может оказаться истинным “ку де гра”». Никакого «эс», он вернулся к начальному произношению. – Она вернула бумагу в шкаф и тщательно его заперла.
Николас заметил, что для этого потребовался не только железный ключ, но и легкое нажатие пальцев, считывавшее, очевидно, рисунок папиллярных линий; даже при наличии второго ключа – даже ее собственного ключа – шкаф останется закрытым. Он откроется только для нее.
– Ну и?
– Я не знаю, – пожала плечами Кэрол. – Но что-то это все-таки значит. Кто воюет на поверхности?
– Оловяшки.
– А где же все люди?
– Сейчас ты очень похожа на комиссара Нанса, допрашивающего людей в такое время, когда им давно бы пора…
– Они в муравейниках, – сказала Кэрол. – Под землей. Как мы. И вот, когда ты подаешь заявку на искусственный орган, тебе отвечают, что они отпускаются только военным лазаретам, находящимся, надо понимать, на поверхности.
– Я не знаю и знать не хочу, – сказал Николас, – где находятся эти лазареты. Я только знаю, что они имеют приоритет, а мы его не имеем.
– Но если воюют сплошь оловяшки, кто же лежит в лазаретах? – спросила Кэрол. – Оловяшки? Нет. Потому что поврежденных оловяшек рассылают по мастерским вроде нашей. Да и вообще у оловяшки нет поджелудочной железы. Конечно, на поверхности есть сколько-то людей, к примеру наше правительство. То же самое и на той стороне фронта, у советских. Так что же, все поджелудочные железы предназначены только для них?