Полторы унции бога - стр. 5
Мне было семь, когда я в последний раз обувал свои любимые рыжие ботинки тридцать пятого размера. Хождение в них причиняло нестерпимую боль, но я не сдавался, хоть и понимал, что вскоре мне придётся сдаться. С этого момента я помню всё гораздо лучше — как ковылял, прихрамывая на обе ноги, как боялся принести «тройку» домой, как решил, что отныне и навсегда я уже взрослый. Взрослость казалась наградой и спасением. Оттого я воображал всё сильнее, что теперь могу принимать самостоятельные решения, сам отвечать за свою жизнь и во всём помогать маме, чтобы она не нервничала.
Кто знает, возможно, главным разочарованием всей моей жизни стало то, что я, наконец, понял — нервозность моей матери являла собой нечто вроде неотъемлемого свойства её личности, потеряв которое, она бы лишилась всех моральных и духовных ориентиров, остававшихся незыблемыми с самого её рождения. Наступи такой момент в самом деле, когда бытность обретёт законченные очертания и накроет широтой возможностей, мама бы потерялась, застыла и начисто перестала существовать. Трудности — это компас, указывающий верное направление, где каждое переживание равносильно и подвигу, и вознаграждению за тяжесть существования. И тот, кто не смог совладать с этими трудностями, слаб и безволен.
«Потому что никому не даётся испытаний больше, чем можно снести», — учила мама, благоговейно вздымая глаза к иконам в нашем доме, названий которых она не знала, а держала скорее для приличия, вроде того серванта с хрусталём, никогда не используемым, или библиотеки с книгами, никем нечитанными, чтобы никто не подумал, будто бы она плохая женщина.
Я же, войдя в стадию неконтролируемых трудностей, довольно скоро пришёл к выводу, что с меня хватит.
Сегодня мне исполнилось тридцать пять. Коллеги торжественно подарили мне новое рабочее кресло, наперебой рассказали, какой я ценный и важный сотрудник. При этом они улыбались натянуто. Через полчаса я вошёл в кабинет директора и выслушал уже другую речь: в добровольно-принудительном порядке меня переводят в другой отдел, посему у меня есть великодушный выбор — согласиться или написать заявление «по собственному».
Тогда-то я понял, что лучше уже не станет. Купил по дороге домой бутылку вина, собираясь напиться в хлам, отключил телефон, чтобы никто не донимал звонками, открыл дверь квартиры. Она оказалась не заперта. Меня встретила Дэни. Я полагал, она ещё будет на работе, но Дэни отпросилась пораньше.
— Я готовлю твою любимую пасту, — она улыбнулась.
Вот же какой поворот — неужели паста может отговорить кого-то вешаться?