Полторы унции бога - стр. 33

— В жизни почти всегда так.

— Да, но мы этого не хотим. Мы хотим, чтобы всё было логично, оправданно. Если уж смерть, то во имя какой-то цели. В ней должен быть смысл.

— Смерть абсолютно бессмысленна, — ответил я, стряхивая пепел с сигареты в окно. — Как, впрочем, и жизнь. Смыслы мы придумываем сами, потому что так удобнее.

— Ты считаешь, жизнь бессмысленна?

— Да.

— Тогда что такое жизнь? И в чём разница между жизнью и смертью? В прекращении движения? Но ведь есть люди, которые обездвижены, но, тем не менее, живут. В отсутствии дыхания? Но ведь мы можем задержать дыхание, но при этом не умереть. Что меняется, когда кто-то умирает?

Я пожал плечами, выкинул сигарету, прикурил новую.

10. Глава 2. (Ч.3)

Вспомнил, как мама сообщила мне, что умерла моя бабушка, её мама. Бабушка была обездвижена много лет. Последний год она мало кого узнавала, разум её затуманился. Она продолжала жить, но в каком-то ином измерении: люди и предметы она видела искажёнными, не такими, как видели их другие. Говорила, что на её кровати растут цветы, разговаривала с кем-то невидимым. Затем она перестала видеть. Слух её тоже почти отключился. Но она продолжала жить — неподвижно, без звуков и образов, почти без слов. Хотя, полагаю, звуки и образы её посещали.

За месяц до смерти бабушку госпитализировали. В больнице она доживала свои последние дни. Под конец лёгкие тоже отказали, вместо них работала специальная машина, подававшая кислород. Началась гангрена, пришлось отнять сначала одну ногу, затем вторую, а после — руку. Бабушка продолжала жить.

А когда она умерла, мама плакала. Тётя Роксана тоже плакала. Рита плакала. Все наши родственники плакали. А я не плакал.

— Ты бессердечный, чёрствый, жестокий мальчишка! — кричала тётя Роксана, когда за общим столом все предавались коллективным рыданиям, а я в это время ковырял вилкой блины с мёдом — поминальное блюдо, которое очень мне нравилось на вкус.

Я не любил семейные застолья, чему бы ни были они посвящены, но почему-то лишь на поминках готовили те самые медовые блины: ничего лишнего — тонкое пшеничное тесто и много-много мёда. Так что можно сказать, что на поминках я присутствовал с удовольствием. Если бы не хор плачущих голосов, это можно было бы считать идеальным семейным ужином.

— У тебя нет никаких чувств! Чурбан! Ирод! Тебе даже бабушку собственную не жаль!

Ну, почему же не жаль? Я очень жалел бабушку, когда она не могла самостоятельно поесть, не могла помыться и даже просто сходить в туалет. Не могла переключить телевизор, не могла уснуть из-за адских болей. Мне было её жаль, когда она стонала и звала несуществующих людей, когда не могла обнять близких, когда тётя Роксана орала на неё в сердцах, чтобы она поскорее сдохла. Когда мама ударила её, не удержав, о край кровати, а затем уже ударила по щеке от бессилия. Когда папа неделями не появлялся дома, чтобы не видеть весь этот кошмар, и лишь беспробудно пил и работал, работал и пил. Что не успевал пропить, приносил домой, а потом снова уходил в запой — рабочий и алкогольный. Спал в гараже, работал в гараже. Дома пахло мочой и борщом, и мама непрерывно плакала, но папа этого не видел, да и я почти не видел, потому что был занят учёбой и Наташей. А когда видел, мне было жаль. Жаль нас всех.