Полторы унции бога - стр. 25

— Страшно. Да, страшно.

— И мне. Мне страшно, потому что...

Сара не договорила. Я прислонил палец к её губам.

— Самое главное — не произносить вслух. Хотя бы сейчас.

— А мне бабушка говорила, что нужно произносить. Особенно, если сон плохой приснится. Если о нём рассказать, он никогда не сбудется. То же самое с другими нехорошими вещами. Если подойти к высокому краю и сказать: «Я боюсь высоты», то как-то проще становится.

— Мы не на краю, — ответил я.

— Ошибаешься.

Сара притянула меня к себе. Её, такой маленькой и зыбкой, хватило на то, чтобы поглотить меня целиком.

Я уже видел её, одетой в облегающий комбинезон, когда был у неё в гостях. Видел, что под мешковатыми рубахами и брюками, которые Сара постоянно носила на работу, спрятано совсем тонкое тело. Тело подростка, в котором взрослой женщине, должно быть, всегда есть чего бояться. Сара научилась быть хитрой, дружелюбной со всеми, научилась прятать эмоции глубоко внутри и постоянно хвалить всех, с кем приходится работать. Это её тактика — бесконфликтность, пластичность. Полагаю, большинство мужчин принимают её улыбки за флирт, но рабочий флирт — типичное развлечение для офисных трудяг. Сара знала свою дозу флирта, как знала и то, для чего ей это — чтобы было не так страшно.

Она стонала и повторяла часто-часто: «Боже, боже…». Здесь, в этом отеле «на час» о боге вспоминали, пожалуй, чаще, чем в церкви. Да и зачем вспоминать о боге в церкви, если он априори там присутствует, как утверждают религиозные служители. Больше всего бог нужен там, где нет упоминаний о нём — явных или косвенных, где слишком много человеческого, концентрировано-человеческого, настолько жирно идущего наперерез живому бытию, что будто нарывы открываются страхи — больницы, тюрьмы, зона боевых действий, почасовые дешёвые гостиницы — вот где действительно некогда поминать бога, и где его присутствие важнее всего на свете.

— Боже…

Я сжимал ладонь Сары, ладонь выскальзывала от пота. В номере было очень душно. Окна не открывались. Кровать скрипела. От простыни шёл кисло-болотный аромат. Лучше не думать, сколько спин, животов, ног лежало здесь до нас. Лучше не думать о том, что и я тоже был когда-то одним «из». Лучше не думать, что и Сара, возможно, была. Ведь она совсем не удивилась, не спросила: «Где мы? Что это за место?». Она лишь спросила: «Тебе страшно?». Она всегда задавала только те вопросы, на которые хотела бы ответить сама. Разве не это ли есть — истинная женская мудрость?

— Боже…

Сняв очки, я почти перестал различать лицо Сары, но мне это никогда не мешало. Мне вообще иной раз кажется, что лучшие любовники — слепые. Такая мысль у меня возникла, когда одна девушка спросила у меня — можно ли погасить свет. Я ответил, что для меня это почти одинаково — что со светом, что без. Возможно, поэтому мне одинаково нравится и самому раздевать женщину, и наблюдать, как она раздевается. В первом случае я вижу её внутренним зрением, во втором — обычным. Первый предмет — вымокший пиджак — Сара сняла сама. Для меня это значило «Да». Затем я раздевал её осторожно, чтобы запомнить как следует: шея, ключица, соски, рёбра, талия, тазобедренная кость, бедро, подколенная впадина, икры, пятки, пальцы ног. Жуткий бордовый ковёр, жуткая кровать с лиловым одеялом. Напротив кровати — телевизор.