Полторы унции бога - стр. 1
1. Предисловие от автора
Здравствуй, дорогой читатель.
Сейчас перед тобой откроется мой роман «Полторы унции бога». История его создания тесно переплетена с моей собственной жизнью. Как и всё, что я создавал ранее, эта книга оказалась во многом личной. Однако ценна она не этим. Её главная ценность — испепеляющая настоящность потока сознания, в процессе которого у меня даже не промелькнуло сомнений в выборе названия.
«Полторы унции бога» — полусуеверная, полунаучная теория о человеческой душе. Возможно, вы что-то слышали и знаете об этом. Но я напомню.
В 1907 году в апрельском номере журнала American Medicine появилась статья, в которой некий доктор Дункан Макдугалл из Хаверхилла, штат Массачусетс описал свой эксперимент по измерению веса человеческой души. Суть эксперимента была довольно проста: умирающих пациентов клали на высокоточные весы и измеряли потерю веса после смерти. Вот что писал по этому поводу доктор: «Спустя три часа и 40 минут стрелка весов резко упала к нижнему краю шкалы, а конец стрелки со слышимым ударом стукнулся о нижний край шкалы и остался там без отскока. Это совпало со смертью пациента. Было установлено, что потеря в весе составляет три четверти унции».
Три четверти унции или 0,75 унции равны 21 грамму — с тех пор эта цифра закрепилась в сознании людей. Якобы именно столько весит душа — 21 грамм. И несмотря на то, что изыскания доктора Макдугалла давно опровергнуты, легенда о 21 грамме души осталась. Если умножить эту цифру на двух любящих людей, получится 42 грамма или 1,5 унции на двоих.
Полторы унции бога — иррациональное и бесконечно сильное притяжение, существующее в реальности, но основанное будто бы на пустом месте.
Такую любовь и проживает главный герой моего романа. Он верит в невозможное, зная доподлинно о безысходности своей веры. А как может быть иначе у двух несвободных людей?..
В некотором смысле эта книга перекликается с романом «Ненаписанное письмо». Однако тут поэтика произведения больше направлена к себе, к главному герою, к его сути и самости. И даже больше, чем о любви, это книга о личностном кризисе, о переосмыслении судьбы и о том, какую роль в формировании своей реальности принимает сам человек, а какую часть за него уже давно написали.
Полагаю, и вы неоднократно задавались теми же вопросами, пробовали нащупать ответы и разъяснить то, что не поддаётся логике, но существует несомненно.
В завершении своего предисловия я хочу пожелать вам приятного знакомства с этой книгой и, конечно, новых открытий не только в душе героев, но и в вас самих.
С уважением, Игорь Толич
2. Глава 1. (Ч.1)
Всё началось в тот день, когда я решил умереть.
Точнее бы сказать, что этим днём всё должно было кончиться. Эдакая жирная точка в сбивчивом, местами нелогичном повествовании одной угрюмой жизни.
Разумеется, угрюмой она стала не сразу. Лет до четырёх я почти не помню свою жизнь. Порой вздуются на поверхности памяти, словно пузырьки на воде, крошечные фрагменты: дом, одичавший сад, мы куда-то едем — на чём? На машине или на автобусе? У нас долго не было автомобиля. Мама нервничает — это я помню отчётливо.
Помню, как она сильно сжимает мою ладонь, когда мы переходим дорогу, и всегда смотрит не в ту сторону, откуда может появиться машина. Мама путает лево и право, и я, даже маленький, одёргиваю её, кричу: «Мама! Машина!». Мама ругается на меня за то, что я ору, ругается на водителя, который едва успел притормозить, за то, что у того есть автомобиль, а у моего отца нет ни автомобиля, ни амбиций, ни правильных друзей. По сути, у него нет ничего, за что его можно было бы полюбить. И когда я спрашиваю маму: «Мама, а как вы влюбились с папой?», она не знает, что отвечать, то ли потому что я слишком мал для подобных разговоров, то ли потому что ей нечего мне рассказать.
Утром мама объявляет, что ей пришло моё пособие, и сегодня она купит мне всё, чего бы я ни пожелал. Я желаю поскорее отправиться в магазин игрушек, выбрать грузовик или одну из тех удивительных, миниатюрных моделей, какие стоят в серванте у тёти Любы. Она иногда выдавала их мне — «Волга» ГАЗ-24 или «Жигули» ВАЗ-2106 — всегда с условием, что я не стану открывать дверцы и капот, буду катать их по ковру — уже не мягкому, а исхоженному и спрессованному до состояния обувной подошвы, не закину машинки в раковину, чтобы они поплавали, не устрою между ними гоночную схватку. Всего этого мне хотелось больше всего на свете, хоть я никогда не совершал подобного. И я уже не знаю наверняка, моя ли фантазия придумывала такие забавы, или же тётя Люба подсказала мне о возможностях, которые не стоит воплощать, а мой детский ум цепко ухватился за них.