Пленники раздора - стр. 2
Фебр про себя от души согласился, тем более что удар по ребрам как нельзя более подтвердил слова волколака. Тьма вокруг расцвела маками.
Чуть поодаль глухо заворчал зверь. Узника обожгло горячее дыхание хищника, в лицо ударил запах псины.
Темнота скалилась и сверкала глазами. Темнота собиралась броситься…
Человеку позволили подняться на ноги, опираясь плечом о неровную стену. Позволили оглядеться. Позволили руке привычно метнуться к поясу, на котором прежде всегда висел нож. Позволили понять, что ни пояса, ни оружия на нём больше нет. Позволили даже горько усмехнуться собственной глупости.
А потом темнота прыгнула. Навалилась. Сомкнула тяжёлые челюсти и захлебнулась рычанием.
Кровавый клубок, в котором человека уже было не разглядеть среди хищников, покатился по полу.
Пленника грызли, трепля, словно старую тряпку.
И та, с зелёными глазами, тоже.
2. Глава 1
Студеный ветер ударял в спину, подталкивал. Клёна брела, держась за руку отчима. Через рыхлые сыпучие сугробы идти было тяжело. И с каждым шагом боль в груди разрасталась, становилась всё сильнее, дыханье перехватывало. Слёзы на щеках индевели, ресницы смерзались.
Мороз стоял трескучий. Но девушке было душно и жарко. Хотелось распахнуть уютный полушубок, отдаться на волю леденящему ветру, чтобы выстудил пекущую боль. Однако вместо этого она лишь сильнее сжимала ладонь Клесха.
Буевище находилось в стороне от Цитадели. Чреда едва приметных под снегом холмиков. Много их. А один, с краю – самый свежий. На нём белое покрывало тоньше, чем на прочих...
Клёна отпустила руку отчима, обогнала его на несколько шагов и почти бегом устремилась вперёд. Однако ноги изменили ей, подломились, и девушка осела в сугроб.
Обережник подошёл и стал рядом. Падчерица скорчилась у могилы, закрыв лицо руками. Плечи мелко дрожали.
– Поднимись, застудишься, – сказал он то, что непременно сказала бы Дарина, останься она жива.
Помотала головой. Не встанет. Клесх опустился рядом. Мелькнула мысль: они двое, словно кающиеся грешники, которые вымаливают прощение. Он – за то, что не оказался рядом, она – за то, что мать умерла с горьким осознанием невосполнимой потери.
– Доставай.
Девушка послушалась, отвязала от пояса холщовый мешочек, ослабила горловину и высыпала на холмик зёрна пшеницы, что-то тихо-тихо шепча про себя. Сейчас она говорила всё то, что не успела сказать Дарине. Сбивчиво, давясь слезами, всхлипывая… Птицы склюют зерно и поднимутся в небо, туда, где в горних высях живут покинувшие землю души. Так слово дочери достигнет матери. Клесх мог бы тоже что-то сказать. Но, как всегда, не знал что. Да и следовало ли жалобами и просьбами о прощении тревожить тех, кто, наконец-то, обрёл мир?