Пленэрус - стр. 35

– Восьмеро! – с хрипотцой повторил Пугачев. Для наглядности показал почему-то пятерню.

– Ты что, подслушивал?

– Я не Ван Гог, я слушал.

– Подожди, подожди, мы ведь даже еще не голосовали, – Василий Гаврилюк обеспокоенно покосился на Ржавчика. – У нас здесь все коллегиально. Решаю не я…

– А я, – весомо перебил Ёма и шагнул через порог. – Квартиру свою сдал. На все лето – двенадцати таджикам. Двенадцати! Как у Блока. Потому и пришел сюда.

Более ничего к сказанному он не добавил, но шах был объявлен, ситуация предельно прояснилась. Поэт, пустивший на постой взвод гастарбайтеров, должен был где-то спать. Собственно, и приход его можно было расценивать как претензию на утлый союзный метраж. Василий Гаврилюк понял это раньше других, а потому заметно оживился.

– Что ж, товарищи, думаю, ммм… Предложение Емельяна стоит обсудить. Семеро, конечно, неплохо, но восемь, согласитесь, звучит весомее.

Миша Ржавчик делал Гаврилюку страшные глаза, но председатель, переняв маневр администратора, умело подергивал головой, ныряя и уходя от протестующих взглядов. Наблюдая за этой дуэлью, Галямов ласково улыбался, Усачевский осуждающе хмурился, Лепехов хмыкал в ладонь. Но дело было практически решено. Угроза заполучить невменяемого жильца страшила председателя Гаврилюка куда больше, нежели возможные протесты Михаила.

– Мы ведь читали стихи Пугачева на последнем семинаре молодых, – дипломатично объяснил он собранию, хотя адресовались слова, прежде всего, Ржавчику. – Многим они понравились.

– И этих многих – миллионы! – сипло добавил Ёма. И осветил всех золотым оскалом. – Интернет нашпигован моими стихами, как кекс изюмом. Их тьмы и тьмы. Как скифов. У Блока.

– Да, но состав еще могут не утвердить наверху, – Ржавчик нервно поправил воротничок с галстуком.

– Миша, ты же прекрасно понимаешь: состав утверждаем мы, к нам и прислушаются в первую очередь. Кроме того, ты сам говорил, что нужны запасные игроки, – безжалостно напомнил Гаврилюк. – Дойдет до драки, вот тебе и туз пик. Не сработает Костя, выпустишь Ёму.

– Выпустишь меня, а я кому хочешь, кишки выпущу, – засмеялся Пугачев зловещему каламбуру. – Шутка, конечно… Только, братья мои, учтите, жизнь – это пир тела, который кончается раньше, чем душа добирается до десертов.

– Это в каком смысле? – брови Ржавчика испуганно изломились.

– В том смысле, что к берегу Надежды приплывают, гребя уже ладошками.

Братья писатели тревожно переглянулись. По некоторым непроверенным данным, количество написанных Пугачевым афоризмов давно перевалило десятитысячную отметку. Сам он таинственно намекал на сто тысяч, так что спорить с ним опасались даже мэтры вроде Галямова.