Пленэрус - стр. 37

Павел жадно приник к щелочке приоткрытого окна, потянул в себя холодящий воздух. Город давно остался позади, снаружи бежал и вздрагивал лиственно-хвойный лес, но Павлу все равно было плохо. Как говорят в таких случаях: «Вчера казалось, что можно, сегодня оказалось, что это только казалось».

То есть пить он умел, – вернее, полагал, что умеет, но избегать дурнотных состояний по выходу из «крымских мероприятий» у него никак не получалось. Собственно, и умение свое он определял, как знание точного порога, над которым стоит опустить занесенную ногу. Ведь почему народ надирается до кошачьего мява? Да потому что пьет, не видя никаких запретительных семафоров и гаишных жезлов. Между тем, доза у каждого своя – вполне разумная и веселая. Есть мозги – обозначь пунктиром дистанцию, а после следи за нужным разгоном, держа поблизости пару тормозных башмаков.

К слову сказать, собственную склонность к неискренности Павел открыл именно в процессе пития. Потому как честные порядочные люди во все времена напивались в зюзю самыми первыми. Иначе и быть не могло – им предлагали, они не отказывали, не пытались ловчить и обманывать. А чего, казалось бы, проще: напои фикус на ближайшем подоконнике, вылей лишнее в снег, на землю, в салат соседа, наконец. Все лучше, чем травить организм. Павел этим лицемерным искусством владел в совершенстве. Однако не учитывал одного: с возрастом доза усваиваемых ядохимикатов менялась – и, увы, не в сторону увеличения. Если раньше он дергал рукоять экстренного торможения после двух стаканов сорокаградусной, то теперь предупреждающий красный загорался в самые непредсказуемые моменты – уже даже не после стаканов, а после смешнущих рюмашек. Понимая это, он старался юлить – не допивал, всячески изворачивался, за что и ощущал смутное раскаяние перед коллегами. Можно было, конечно, говорить твердое «нет», никто бы не стал неволить, но тогда и смысл пребывания за столом закономерно ставился бы под сомнение. Иными словами, пребывание превращалось в прозябание, и самое смешное, что сомнение возникало не только в чужих головах, но и в своей собственной.

ПАЗик подпрыгнул особенно резво, отчего упал с лавки икающий Костик, вскрикнул испуганно Юра Лепехов, и башней Невьянской накренился спящий по соседству Вячеслав Галямов. Павел движением баскетболиста качнулся к проходу, в последний момент успел поддержать мэтра под локоть. Падение не состоялось, а пробудившийся Галямов сладко причмокнул губами.

– Спасибо, Павлуш. Ммм… Скоро приедем?

– Спите, спите, еще нескоро.

– Вот и ха-а-ашо… – Галямов протяжно зевнул, а Павел уложил мэтра поудобнее, накрыл чьей-то курткой. Попутно рассмотрел царапины на кистях пожилого коллеги. Не иначе – друг Антошенька постарался. Павел ностальгически улыбнулся. Галямовского кота он помнил прекрасно. С него, собственно, и началась его дружба с Вячеславом Марковичем.