Размер шрифта
-
+
Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019 - стр. 20
бабочку в пустоте,
бабочку на излете,
холодно там, где
ты не чувствуешь плоти?
Холодно вам всем
в океане сансары,
на чертовом колесе,
где свет пьяней солнцедара,
где в зеркале рожи кривой,
не отражается рожа?
Праздник всегда со мной,
но он закончится тоже,
и если из темноты
спросят через стекло:
– Холодно там, где ты? —
то я отвечу: – Тепло.
«Я скорее огонь, чем воздух, скорее морок…»
Я скорее огонь, чем воздух, скорее морок,
чем доступный смысл, я скорее холод и ворог,
чем тепло и защита, я скорее сомненье, чем вера
в то, что божественна даль, я твоя печаль без примера.
Твоя печаль.
Я твой минувший город. Его квадрига
уже покидает арену. И возница, охрипнув от крика,
молча к тебе обернулся, и ты
узнаешь в нем свои черты.
Я твоя чистая нота, твое скрипичное скерцо,
летящее над полями, в которых ты вечно забыт,
я твой веселый голос, лишенный смерти.
Речь твоего поколенья, которая не смердит.
«Солнце мое, ты для себя темно…»
Солнце мое, ты для себя темно,
только вовне испускаешь лучи, а так,
что для других – огненное пятно,
то для тебя – абсолютный внутренний мрак.
Так же и я – корпускула и волна,
тьма для себя, для кого-то – рдяной рассвет;
круг описав во Вселенной, стекает на
крест надо мной мой же реликтовый свет.
«В том артеке, где я научился писать по железу углем и сангиной…»
В том артеке, где я научился писать по железу углем и сангиной,
я влюбился в твою ястребиную стать, в твои ясные очи, ундина,
и пока рихтовали меня губари, Артамонов и родина в коме,
я хранил тебя в сумке сердечной, Мари, не боясь, что отнимут на съеме.
И с тех пор пролетело семь тысяч небес над моей травяной палестиной,
и дремучее время застыло, как лес, и пространство склоняется к тыну,
и зияют разрывы в природе вещей, и, как вишенка цвета кармина,
ты хрустишь на зубах моих белых ночей, Лафоре, синеглазка, ундина.
Мы живем на разломе эпох, и связать наши судьбы нельзя воедино,
гой еси, дорогая Мари, исполать, бона сэра и чао бамбино,
вот закончится фильма и в ультрамарин мы вольемся волна за волной,
если можно, Мари, дорогая Мари, тень твоя да пребудет со мной.
«Там, где на сетчатке – слепая зона…»
Там, где на сетчатке – слепая зона,
где уже залег под брезент Харона
и уже готов для любви небесной,
там другие лабухи, если честно,
о шести крылах для Него сыграют,
продудят Ему в золотые трубы,
оттого там голос мой замирает,
что меня никто не целует в губы.
Там, где верея, верея да поле,
алая заря мартовского Феба,
там, где жизнь моя без фронтальной доли
скрюченным перстом указует в небо.
«Годы идут, Мона, дети растут, Мона…»
Годы идут, Мона, дети растут, Мона,
Страница 20