Одержимость бандита - стр. 14

Стоит, будто вкопанный, смотрит на меня, дышит тяжело. Я чувствую, как его ярость угасает.

Как на её месте медленно, вязко появляется что-то другое. Потом Мот хмурится. Словно внутри что-то щёлкнуло. Сел предохранитель.

Или, наоборот, выгорел напрочь.

– Ты не поняла, – говорит тише. – Нихуя это не подарок был, Руся. Это была подстава. Фил, этот ебаный ублюдок, он убил Голубева не потому, что так надо было. А потому что знал, что так насолит. Сука, специально всё провернул, чтобы всё похерить. Чтобы мне насрать. Я не хотел этого. Я не хотел его смерти.

В груди сдавливает. Слова входят под рёбра. Больно. Как будто он не говорит – а засовывает их внутрь, медленно, с усилием.

Мой отец – просто пешка. В чужой игре. В их чёртовых разборках. Моего отца убили, чтобы Раевскому было хуже.

Я отвожу взгляд. Губы дрожат, но я сжимаю их зубами. Пальцы впиваются в бока. Я не дам себе расплакаться. Не перед ним.

– И что? – выдыхаю. – Что это меняет?

Он оборачивается. На лице – растерянность. Секундная. Мимолётная, но я вижу её.

– Я поняла. Потом. Когда уже всё… – продолжаю. – Что это был не подарок в награду. А месть. Но, мать твою, это нихрена не меняет! Ты лишил меня отца! – срываюсь. Слёзы жгут в глазах. – Ты! Твоя жизнь, твои враги, твоя сраная подноготная! Ты ввязал нас в это дерьмо!

Делаю глубокий вдох. Заставляю себя выпрямиться. Подбородок – вверх. Взгляд – в его глаза.

Сейчас я сдержусь. А потом, добравшись до дома, буду орать и рыдать.

Потом я позволю себе вновь развалиться на части.

– Отпусти меня, – говорю спокойно. – У меня есть дела.

Раевский не двигается. Только криво усмехается. Губы изгибаются в знакомой, язвительной гримасе.

– Ага, – тянет. – Щас. Не так быстро, красавица. Фила ведь не нашли. Я могу предложить сделку.

Он приближается. Наклоняет голову. В глазах – интерес, злость, азарт. Всё вперемешку.

– Обмен, – говорит просто. – Я тебе стрелка. А ты мне – папку.

7. Глава 4.1

Господи, какой он ублюдок.

Холодный. Выверенный. Обдумывает каждое слово.

Он не пришёл поговорить. Не пришёл объясниться. Он пришёл дожимать. Давить.

Вдавить меня в землю, чтобы я больше не дёргалась.

Для него всё – игра. Расставил фигуры, разложил по полкам. Я – просто пешка, которая выбилась из сценария.

И теперь он ищет выход. Ходы. Приёмы. И ведь знает, на что давить. Безошибочно.

Самое больное. Там, где нет панциря. Там, где открытая рана.

Мне хочется смеяться. Горько. До слёз. До хрипоты. Потому что всё, что я верила, чувствовала, хранила – он топчет грязными ботинками.

Тошнота подступает. Грудь сдавливает. Пальцы зябнут. Я будто вновь и вновь умираю.