Ни днём, ни ночью - стр. 19
Хельги и сам улыбнулся круглощекой молодухе, подмигнул:
– Как звать тебя? Чьих?
– Вольга я, Кузнецовых, – косы перекинула за спину, выпрямилась, хвастаясь и рубахой шитой, и грудью спелой. – А ты чей же? Говоришь по-словенски, а опояска варяжья.
– Дружинный князя Рюрика. Знаешь такого?
Молодуха оглянулась сторожко и зашептала:
– Знаем, знаем Рарога. Того месяца проходила мимо ватага, сказывали, что вои Водима Хороброго. Кузню нашу развалили. И не пойми с чего, то ли по злобе, то ли потешиться хотели. Слыхала, ильменские хорошо зажили, князь Рарог рядом, дружина его веси обороняет. А мы вот ничьи. Князь-то твой загнал Хороброго в навь, а нам беда. Озоруют его ватаги, нет на них управы. Они злобу свою тешат, а мы терпи.
– Не печалься, вскоре и вам послабление выйдет. Сам приеду тебя беречь, – скалился Хельги.
– Да ну тебя, болтун, – молодуха засмеялась, прикрыла милое личико рукавом.
Тихий кивнул Звяге, а тот легко сошел с седла, высвистал ратных и повел за бабой на подворье. Через малое время вернулись, принесли мешок со снедью.
Хельги оглядывал весь и примечал, что и на него смотрят, переговариваются.
– Тихий, слышь, и среди Водимовых весей есть недовольные, – зашептал Звяга.
– Вижу, дядька, вижу. Уж третья весь такая. Но есть и иные, ты сам знаешь. Пройдем еще одну ближе к Волхову, вызнаем как там, а уж потом к Новограду. Ньял обещался к Изворам подойти на драккаре, обратно водой вернемся.
До леска добрались легко: грязь дорожная подсохла, телеги не увязали, лошади шли ходко. Хельги тому и порадовался, и нет: все об Раске раздумывал, жалел, что не дожила до тепла, не видит ни солнца ясного, ни неба, какое радовало нынче просинью.
На круглой поляне у старого кострища обозники запалили огонек, повесили на палки тугой туес, запарили пшенца, да с рыбкой. Ратные, учуяв варево, рассупонили брони, расселись вкруг и вынули ложки.
Тихий и сам потянулся к опояске, вынул черпало, какое завсегда держал наготове: воинская доля не так, чтоб сладкая – поел не тогда, когда пузо подвело, а когда ворог дозволил.
– Глянь, уселась горбатая, – шипел Звяга. – Попомни меня, Хельги, сглазит нас эта кикимора.
Хельги в тот миг тянулся к наваристому кулешу, да обернулся на старую, вгляделся и обомлел: держала двумя руками вареную репу и грызла, как белка орех. Кусала жадно, будто боялась, что отнимут. Ложку-то выронил, наново вспомнив Раску: и та ела торопко, ухватив двумя ручонками кус хлеба.
– Эй, как тебя, – Тихий шумнул обозной рябой бабе. – Кулеша в мису накинь.
– На здоровичко, – тётка положила не так, чтоб щедро, но и не скудно.