Ни днём, ни ночью - стр. 18

Тихий собрался ответить жадному, а бабка его опередила:

– Свое у меня, – просипела кикимора из-под ворота кожуха. – На твой кус рта не разеваю.

– Тьфу, – мужик сплюнул. – Откуда только такие лезут. А ну как помрет по дороге?

– То не твоя забота, – встрял Хельги. – Тебе велено везти, вот вези и помалкивай. Не я тебе в попутчики набивался, ты сам просил. Терпи теперь.

Хельги уж тронул коня догонять Звягу, а тут снова засипела чудная бабка:

– Благо тебе, добрый человек. Храни тебя Велес Премудрый.

– Как от Суринова добралась? Путь неблизкий, – и спрашивать не хотел, но что-то понукало: то ли скука дорожная, то ли чуйка, в какую Хельги верил крепко.

– Так по лесу, – бабка кивнула в сторону чащи.

– А от Суринова не взялись везти? Резаны твои не понравились? Одни богатеи в веси? – допытывался Хельги. – Ты уж больно крепка. Столь прошагала, да выжила.

– Боги светлые помогли, – бабка голову склонила низко, будто хотела спрятаться от взгляда Тихого.

– Светлые, значит? А Велеса чтишь.

Бабка опять нахохлилась: кулаки сжала, засопела, но не смолчала:

– Кто помог, тому и благо. Дошла и хорошо, – высказала и отвернулась.

– Вот и я говорю, хорошо дошла. Поршни-то у тебя не стерты, новые совсем. Кожух в пыли, но не грязный, а щеки замараны, – Тихий прищурился, собрался злобиться, разумев, что правый он, а бабка непростая, да и врунья.

– А я тебе не порося, чтоб в грязи валяться, – кикимора огрызнулась.

– А поршни не стерты потому как ты не человек вовсе, а птица. Летаешь, не ходишь. А на щеки само налипло. Кто ты, отвечай, – Хельги надавил голосом и уж двинулся к чудной кикиморе.

– Ярина я, – бабка и не напугалась вовсе, осердилась. – Обутки сторговала в Кожемякине, там мне и кожух дали. Сказывали, что от пожарища остался. По сию пору от него гарью несет.

А у Хельги наново заноза в сердце ткнулась: вспомнил головни дымящие и очелье Раскино.

– Ладно, – поник Тихий. – Свезу тебя в Изворы, не трону боле.

– Благо тебе, благо, – бабка закивала часто, запахнула на себе полы одежки и согнулась.

Горб ее страшный вздыбился, ноги поджались, и Хельги принялся корить себя. На старуху накинулся, орал, а почто? Ни меча при ней, ни лука: не вой, не тать.

Пока Хельги унимал злобу, пока зубами скрипел, обозец подошел к Зубарям. Весь малая, но чистая, опрятная. Домишки добротные, другу к другу не жмутся. Печь общая по главной дороге, какая делила селище на две части, дерева высокие, заборцы крепенькие.

– Здрава будь, – Тихий увидал молодуху у ворот. – Скажи, красавица, снеди не строгую у тебя?

– И ты здрав будь, пригожий, – бабенка улыбнулась, зарумянилась. – А чего ж не сторговать, сторгуй. Ныне и рыби в достатке, и жита осталось. До тепла дотянем. И то, глянь, весна-то ранняя.