Начинается ночь - стр. 28
Был Миззи, которому в том году исполнилось четыре.
Термин “акселерат” никому не нравился. От него веяло обреченностью. Но как бы то ни было, в четыре года Миззи уже умел читать. Он запоминал почти все слова, произнесенные в его присутствии, и впоследствии употреблял их в речи – как правило, к месту.
Это был серьезный и слегка недоверчивый мальчик, подверженный эпизодическим приступам бурного веселья – хотя, что именно и в какой момент могло его рассмешить, оставалось загадкой. Он был красив, довольно красив: высокий чистый лоб, влажные глаза, четко очерченный нежный рот, – этакий маленький герцог или – с тем же успехом – новоявленный Людовик Баварский с просторным матовым челом в голубых венах и проницательным взглядом сияющих глаз.
К счастью, наряду со своими немного пугающими вундеркиндскими способностями, он обладал и вполне детскими пристрастиями: например, любовью к поп-року и трогательной преданностью синему цвету. Одним из его любимых персонажей был Авраам Линкольн, президент, и – как утверждал Миззи – феноменальный силач, без труда вырывающий из земли гигантские деревья.
Ночью в постели – похоже, Тейлоры приняли эту ситуацию как должное – Питер сказал Ребекке:
– Как же тут потрясающе прекрасно!
– Что?
– Все! Вообще все: каждый человек, каждая вещь!
– Это просто мое безумное семейство и наш старый разваливающийся дом.
Она не кокетничала, она действительно так думала.
– Ты просто не понимаешь…
– Чего?
– Насколько нормальны большинство семей.
– А моя, по-твоему, ненормальна?
– Ну, может быть, “нормальны” – не совсем точное слово. Заурядны. Обыкновенны.
– А мне кажется, что заурядных людей вообще не бывает. Просто есть более странные и менее странные.
Милуоки, Ребекка, Милуоки! Порядок, умеренность и приверженность к чистоте, буквально разъедающая душу. Достойные люди делают все от них зависящее, чтобы вести достойное существование, их не в чем упрекнуть. Они честно выполняют свой служебный долг, занимаются хозяйством, любят детей (большую часть времени), ездят всей семьей в отпуск, навещают родственников, украшают дом к праздникам, тратятся на одни вещи и копят на другие; они хорошие люди (большинство из них, большую часть времени). Но если бы ты была мной, юным Питом Харрисом, то почувствовала бы, как вся эта размеренность иссушает, убивает тебя. Все радости какие-то слишком незначительные, все какое-то ничтожное, чересчур мелкое: ни героизма, ни гения, ни отчаянного порыва к чему-то невероятному и недостижимому. Если бы ты была Питом Харрисом, прыщавым юнцом с прямыми волосами, ты бы тоже мечтала вырваться из этой тихой гавани, где безраздельно властвуют здравый смысл и протестантское поклонение простоте и обыденности, эта извечная убежденность истинно верующих, что яркость и риск не только небезопасны, но – хуже того – неинтересны.