На обочине времени - стр. 55
– Мама, – спросил я ее уже гораздо позже. – Почему ты не попыталась меня направить, предостеречь?
Она полусидела, опираясь на подушку. Ей было трудно дышать лежа, и потому раму в изголовье задрали максимально высоко. Щеки уже истончали и выцвели, но темные волосы еще выделялись против серой наволочки.
– Почему ты не объяснила мне толком, что я – еврей?
– Потому что ты не поверил бы… – прошелестела она.
Потом-то я все понял. Но на это ушла уйма времени, почти половина жизни. Однако я все-таки докопался до сути. Я осознал, что я еврей, евреем родился, евреем живу, евреем и помру. И догадался при этом, что евреем, чтобы это ни значило, останусь в любом месте, любой стране, даже в Израиле. Вот потому никуда не уехал, остался в России и сейчас, в год 1991-й от Рождества Христова (ведь и сам веду счет вовсе не от Сотворения мира), сижу за обшарпанным столом посреди замызганной забегаловки. Извините…
Графа в тот вечер я не дождался. Два часа отсидел на подоконнике, вытягивая глоток за глотком водку и пощипывая вязкий мякиш. Сергей все не шел, и никто из компании не объявлялся. Должно быть, они звонили загодя, а я один приперся наобум. Теперь сидел одинокий, обиженный, наливаясь спиртным и ненавистью.
Ужасно ощущать себя лишним. Горе наше горькое еще пытался строить из себя джентльмена. Он тоже стоял против того, что гнусно и выморочно, он тоже ратовал за то, что прогрессивно и благородно, но вынужден был приноравливаться к обстоятельствам, как и прочие ему подобные. И ведь он не просто от меня отказался, он еще пожалел. Теперь он может собой гордиться. А Колесов смылся. Удрал, чтобы вообще ничего не говорить и не делать. Только кто же его разберет, что честнее.
Конечно, результат все равно оставался тот же – меня не брали. Но мне было бы гораздо проще чувствовать себя никому не нужным. В принципе, спросите вы: какая разница в том, почему от меня отвернулась кафедра, – потому, что не так соединились волоконца в сером веществе или же не туда сошлись пункты в анкете. Итог один – меня отфутболили, а причины уже не столь уважительны. Но, когда видишь, что у тебя отнимают причитающееся по праву, – начинаешь просто задыхаться от бессильной ярости…
Я уже доканчивал бутылку, как тут домой приперся мужик с нижней площадки и начал что-то бурчать, невнятное, но весьма агрессивное. Не было у меня настроения внимать массам, поэтому я его шуганул, предложив либо выпить со мной, либо проваливать. Он предпочел второе, тем более что успел уже вставить ключ в скважину. Но тут я – не настолько меня еще развезло – понял, что возможен был еще и третий вариант, а можно разыграть и четвертый. Всего-то делов – набрать две цифры на диске. Бутылку я оставил за батареей, а ошметки ржаного кирпича забрал с собой. Это уже неистребимо питерское – не могу выбрасывать хлеб.