На обочине - стр. 45
Загудел огонь в печи, захлопали двери, забрякал подойник, на дворе нетерпеливо замычали коровы.
Запахло квашней, закипел самовар. Дом проснулся.
Ефим в рубашке, измазанной кровью, и в грязных штанах неторопливо прошел в хату, к чему-то прислушиваясь. Босой, с багрово-синим носом на заросшем щетиной лице, он явно не желал встречи с отцом.
Он смотрел на домочадцев крошечными щелками заплывших глаз, дрожал и трезвел, сидя на топчане.
Мать Анна с Лукерьей и внучатами готовились завтракать. Здесь же кружилось с десяток мух, другие ползали по столу.
– Степа, ты лоб-то разучился крестить? – косясь на старшего внука, заворчала Анна.
Мальчик с показным усердием осенил себя крестом, желая угодить бабушке.
Чугунок постных щей быстро пустел. Младший, Андрей, жадно набивал рот, румяные его щеки раздувались от удовольствия. Ольга ела робко, Аксинья совсем не ела, отбиваясь руками от неугомонных мух.
– Жена где?! – вдруг хрипло гаркнул Ефим, и Андрей от неожиданности уронил ложку. – А ну вон из-за стола, коли жрать не хочешь! – злобно бросил он племяннику.
Лукерья вздрогнула, словно от выстрела, и с возмущением посмотрела на брата:
– Как тебе не стыдно на мальца кричать! Погляди на себя, сам-то допился, на дикого зверя похож стал.
– А что сам? Ну, выпил немножко, зря ты на меня нападаешь, сестрица.
Анна встала из-за стола и подошла к сыну. Бледная, измученная, словно после болезни, она закрывала лицо руками, стараясь сдержать слезы, и запричитала:
– В кого же ты такой уродился? Дети как дети, а ты чистый ирод. Ни отца, ни матери тебе не жалко, ни жены с детьми. Ох и устали все от твоего пьянства! Сил нет.
Ефим, опустив голову, молчал.
– Сынок, что ты с нами делаешь?.. Пощади ты нас-то! – сказала она умоляюще.
Анна подошла к печи, ухватом достала чугунок с пшенной кашей, заправленной прогорклым льняным маслом, и поставила на стол. Андрей первым запустил ложку в чугунок, но, уже поднеся ее ко рту, вдруг замер, выпучив глаза на гневливого дядю.
– Ешь, ешь, – заулыбался Ефим. Потом встрепенулся, мотнул взъерошенной головой и громко крякнул в кулак: – Эх, дозволь, мама, рассольцу хлебнуть, а то до шинка не дойду.
– Как так?! Чуть свет, а ты уже похмеляться навострился. Совсем из ума выжил? – в хату вошла Меланья и, бросив охапку дров у печи, сверкнула злым взглядом в сторону мужа: – Ты б лучше пошел отцу подсобил, лодырь!
Ефим, вздохнув, кашлянул и отвернулся к окну. Он понимал, что виноват перед матерью, перед отцом и, главное, перед женой. Знал, что разговора сегодня не получится, не тот настрой у домочадцев. Он встал, ополоснул под рукомойником лицо. Не глядя ни на кого, прямо из ведра попил воды, откашлялся. Подошел к жене, бухнулся на колени и запричитал: