На обочине - стр. 46
– Прости ты меня, окаянного! Не стою я тебя…
– Хватит уже бражничать, сколько можно! – истерично закричала вышедшая из себя Меланья. – Посмотри на себя! На кого ты стал похож?!
Голос ее дрожал и срывался, но она говорила открыто и громко, не считаясь с тем, что даже соседи слышат каждое ее слово. Что они подумают и скажут, ей было уже все равно.
– А ты не гавкай! – встрепенулся Ефим. – День буду пить, да еще день! Понятно? Не пить – так это бунт против государя-батюшки, он для нас все это делает, для нас старается.
– Ты лучше о семье подумал бы. Отделиться он решил! – всплеснула руками жена. – А таперича что? – она вплотную подошла к мужу, взяла со стола ухват и стала угрожающе потрясать им. – Отвечай, сатана!
Меланья с побелевшими губами и злыми глазами казалась воплощением ярости. Она едва сдерживалась, чтобы не опустить ухват на спину мужа.
– Будя тебе! – попытался улыбнуться Ефим. – Чего расшумелась? Не одни мы бедствуем, все мыкаются.
Отодвинув в сторону жену, он взял с полки ковш и, раздвигая в кадушке огурцы и стебли укропа, зачерпнул рассола. Стал жадными глотками пить терпкий напиток, спеша и проливая его на пол.
– Правильно мама гуторит: ирод ты проклятый, чтоб тебя короста заела! – с тоской и болью выдавила Меланья и, истово осенив себя крестным знамением, испуганно шепнула: – Прости господи.
– Цыц, баба! – оборвал ее Ефим и, шатаясь, вышел из избы.
Во дворе отец возился у телеги. Чтобы не попасть ему на глаза, Ефим прошмыгнул за ограду и вышел на улицу.
Возле своего дома на лавке сидел старик Терещенко, рядом с ним болтал ногами внук Федька. Заметив подслеповатыми глазами Ефима, он с трудом поднялся, скрипя истертыми коленями и опираясь на трость, нервно сжал свободную руку в кулак и стал грозить ему:
– Ах ты, слякоть бесстыжая, честь казака позоришь!
Тот равнодушно смотрел на старика.
– Чаго молчишь, язык проглотил?
Ефим качался из стороны в сторону, спина сгорбатилась, он тщетно пытался ее выпрямить, чтобы достойно выглядеть в глазах старика, но у него не получалось.
– Я, дядька Василий, пью вовсе не оттого, что хочется, а потому, что тяготит жизнь.
– А кого она не тяготит? Одни от водки в петлю лезут, другие – в тюрьму. А ты чаго ищешь?
– Я покоя ищу. В душе покоя.
– Посмотри, на кого ты похож! В забулдыгу, в пьяницу превратился! – Терещенко замахнулся тростью и хотел было огреть нерадивого соседа, но потом остепенился. – Жахнуть бы тебя батогом, да мараться неохота, – плечи его нервно вздрагивали, он перевел взгляд на церковь, тяжело вздохнул, успокоился, перекрестился и сменил гнев на милость: – Сынок, у тебя ж тятька – добрый хозяин, а дед твой казак был от бога. Дед задушил бы тебя своими руками, кабы живой был.