Мой одержимый - стр. 17
О, я любила альбы ещё до появления баллад, но промолчала об этом. Диалог без начала и конца, просьбы и мольбы мужчины, перемещающиеся изящными отговорками дамы его сердца. Сейчас так уже не поют. Но Дацио знал альбу, что нравилась мне:
- Я знаю толк в делах утех, грешу и отпускаю грех, так отчего ж тебе не быть со мной?
- Как ты, монах, собой хорош, взгляну – меня бросает в дрожь, но нужен мне на исповедь другой, - подпела я.
- Людской и божеский закон суров насчёт невеpных жен, но грех – колодец оставлять пустым… - продолжал музыкант, и я вспоминала старую альбу строка за строкой.
Бесконечные уговоры и десятки поводов отказать… Альба умолкла, как и началась – на полуслове, полузвуке. Гитерн затих. Дацио потянулся ко мне и коснулся губами руки.
- Чует моё сердце – это самое большее, на что могу рассчитывать в такую прекрасную ночь. Не знаю, почему, но уверен, что ты мне откажешь. Или всё-таки грех колодец оставлять пустым? – он подмигнул.
- Этот колодец слишком давно пересох, - отшутилась я. – В одиночку не справишься.
- Жаль… - Дацио вздохнул. – Всё начиналось чересчур великолепно, чтоб завершиться столь же блистательно.
- Ты прав, - улыбнувшись ему, я укрылась плащом и легла спать на гудящем от дыма нагретом полу.
Да, в какой-то момент мне захотелось получить немного природной силы через это юное тело, но музыка напомнила больше, чем хотелось бы. И тоска об Аррасе стала гуще и горче, словно старое вино. Место, куда возврат заказан навсегда, но которое никогда не забыть. Потому что там была и любовь, и смерть…
_______________________________________
[1] Гистрион – актёр, совмещавший навыки музыканта, акробата, жонглёра и мима.
[2] Гитерн – музыкальный инструмент, предшественник лютни, играли на нём медиатором.
6. Глава 6. Один из них
Тогда мы ещё не опасались чёрных плащей, только появившихся в Аррасе. Согласно правилам ордена, будто голодные псы, они ходили от дома к дому, выпрашивая подаяние. Давали большей частью еду, иногда монеты. У меня всегда был наготове кусок хлеба, чтобы не впускать чужаков в дом, а кинуть в суму с порога и на том распрощаться.
Однажды мы с подругами, разговаривая и смеясь, шли по улице с постоялого двора, где неплохо заработали, заговорив одному торговцу на удачу все короба и тюки, что он вёз через Аррас. В переулке неподалёку нам встретился один из этих голодных псов. Он раскрыл суму, а я кинула ему медную монетку, даже не взглянув в лицо, спрятанное под капюшоном.
И в тот самый миг, когда пальцы раскрылись над сумой, выпуская металл, его рука отпустила холщовый край и легко коснулась моей. Меня обожгло – столько желания было в его движении, столько борьбы с самим собой. Отдёрнув руку, я лишь мгновение вглядывалась в его лицо, а затем догнала подруг.