Литературоведческий журнал №38 / 2015 - стр. 33
Надо сказать, что обе XXII главы пользовались постоянным вниманием многих исследователей романа Сервантеса и в XIX в., и в первой половине ХХ в., и во второй его половине67. Можно предположить, что Борхес подразумевал накопившиеся к 1939 г. двусмысленности (многосмысленности) научных и художественных интерпретаций, которые, впрочем, уже наросли не только вокруг этих глав. Но, может быть, для Борхеса была гораздо важнее сама возможность иносказательной соотнесенности множества ракурсов обеих XXII глав с его собственными художественно-философскими поисками; с динамикой становления его метода (стиля, поэтики).
Что, в самом деле, можно извлечь из XXII главы первой книги, рассказывающей «о том, как Дон Кихот освободил многих несчастных, которых насильно вели туда, куда они не имели ни малейшего желания идти»)? То, что повествователем в этой главе является Сид Ахмет Бен-инхали? То, что здесь появляются каторжники, а вместе с ними и фрагмент иного (совсем нерыцарского) мира – плутовского, да к тому же еще упоминаются книги, где мир этот уже нашел свое воплощение, в том числе книга вполне конкретная – анонимное повествование о «Ласарильо с берегов Тормеса»? Или что этот мир плутов и разбойников подлежит дальнейшему воплощению: в главе измышляется создание правдивой истории одним из каторжников – «Жизнь Хинеса де Пасамонте»? И, может быть, чрезвычайно важна оценка этим автором (героем собственного жизнеописания) своего произведения: «…все в ней правда, но до того увлекательная и забавная, что никакой выдумке за ней не угнаться»68. Но, с другой стороны, может быть в этой сети мотивов важно и то, что освобожденные каторжники грабят Дон Кихота и Санчо и побивают их (своих спасителей) камнями? Или то, что новозаветные аллюзии сосуществуют в главе с аллюзиями то ли талмудическими, то ли каббалистическими?69
Не менее, впрочем, разнообразными оказываются мотивы и темы, которые можно извлекать из XXII главы второй книги, «в коей рассказывается о великом приключении в пещере Монтесиноса, в самом сердце Ламанчи, каковое приключение для доблестного Дон Кихота Ламанчского увенчалось полным успехом» (ДК: 2, 182). Здесь можно выбирать между высоким платонизмом рассуждений Дон Кихота о любви и глубоким пониманием Дон Кихотом повседневной жизненной мудрости любви и брака, поражающим Санчо. Но, может быть, очень важно остановиться на перечисляемых здесь творениях студента, сопровождающего Дон Кихота к пещере? Среди таковых числится книга «О костюмах» (собрание знаков и символов придворного языка, в их готовности к использованию); подражание «Метаморфозам», что «увеселяет, изумляет и поучает», «перелицовывая» Овидия «на шутовской лад»; не менее повседневно-шутовские «Дополнения к Вергилию Полидору» – ренессансному компендиуму, посвященному истории изобретений. Или, может быть, важна сама динамика вымыслов и изобретений, сугубо частично воплощенная в этих книгах. На что еще обращать здесь внимание: на трудный путь Дон Кихота – через дикие заросли – к пещере? На платонический символизм пещеры, на упоминание Дон Кихотом «теней» и «великолепных зрелищ»? Или на то, что в этой главе совершенно