Красный закат в конце июня - стр. 42
Тогда бобыль Балаш объявил, что часто бывает в стране мёртвых и потому готов стать новым шаманом.
Балаш человеком был нервным, дёрганым. Про него говорили – «болонд»[64].
Каждое полнолуние начиналось у него с обморока.
Сутками бродил по лесам и выкрикивал понятные только ему одному «имадки» – призывы к небу. Падал на колени, бил кулаками о земь и хрипел «гоноши» – заклятья.
Лучшего шамана не найти!
По требованию племени Ерегеб передал Балашу бубен.
Молодой шаман взялся за дело со страстью. Перед всяким камланьем постился три дня. Обряд вел до потери сознания – помирал заживо у святого огня на глазах соплеменников.
Или вдруг в конвульсиях изрыгал борост (янтарь). Снова глотал его. Уверял, что камушек будет надежно храниться у него в желудке до следующего камланья.
Отец Паисий был тогда ещё жив.
Однажды он забрёл с сетью в омут, а Балаш крикнул ему с другого берега:
– Растопчу икону – и твой Бог ничего мне не сделает!
Священник тоже был не робкого десятка. Отвечал из воды достойно:
– Твоего идола изрублю – ни волоска с моей головы не упадёт!
И ещё много опасных слов наговорили они тогда сгоряча друг дружке. Слух об этом богословском споре разлетелся по суландской долине. Распря духовников всколыхнула племя.
На другой день угорцы толпой ринулись к двуглавому храму.
Выкрикивали угрозы поджога.
Потрясали дрекольем.
Отец Паисий осмелился встать к нашествию лицом. Сердцем прикрыл Христово строение.
Предложил испытать силу веры не на деревянном срубе, а на плоти человеческой. Мол, кто из них, Балаш или он, отец Паисий, невредим пройдёт через огонь, того и вера крепче.
Бунтовщики вняли рассудительному попу.
На берегу, где когда-то священник обучал их азбуке, выстроили из сухих веток проходной шалаш.
В назначенное время и слепые притащились к ристалищу, и неходячие приползли.
А уж весь здоровый угорский люд, мужской, женский, детский – в малицах, ровдугах и рубищах, в лаптях и моршах, с утра толокся здесь.
Стояли первые тёплые дни после ледохода.
Солнечный, кумирный, берег уже облило зеленью. А под тенистым, церковным, ещё белел снег.
Гуси валкими клиньями проплывали над Суландой.
Ватаги уток падали с неба и ускользали за поворотом реки.
Мать-и-мачеха (ранник, выстрочник) расползалась по проталинам.
Окукливалась ракита.
Всё кипело вокруг.
И страсти бурлили меж людей.
Огонь принесли из кузницы Ерегеба.
Однако отец Паисий углядел в нём враждебную языческую силу и потребовал равенства.
Факел затушили в реке.
С обеих сторон сушняковой арки ударили кресалами по кремням.
Ветки взялись дружно.
Первым ринулся в пылающую купель пылкий Балаш.