Красный закат в конце июня - стр. 44

И до того растравил Балаш возмущение своего народа, напитал паству злобой, что дьякон Пётр вынужден был бежать в Важский городок.

Там, в съезжей, бил дьякон челом воеводе. Жаловался на язычников, мол, «смертоубийство православных замышляют».

…Енех-Енька дёргала репу на своём огороде.

Старший Иван сворачивал головы вершкам, а корешки корзинами таскал в яму.

Ананий и Ласло сидели на горке ботвы, грызли ломти сладкого корня.

С речного переката донёсся хруст копыт по камешнику, шумное взбалтывание воды, незнакомые голоса.

Енех распрямилась.

Три всадника в красных кафтанах с брызгами и пеной выезжали на берег.

У первого пищаль за спиной, а на груди – берендейка с гирляндой зарядов.

У других сабли на белых перевязах.

Младшего подхватила Енех на руки как оборону. Ивана с Ананием подгребла к подолу.

– Эй, баба! Где твой мужик? – крикнул передовой.

С испугу у Енех вырвались по-угорски:

– Ен говани.

– Чего лопочешь? Мужик где, сказывай!

– На болоте.

Стрельцы поскакали по дороге в гору, куда указала Енех.

…Никифор на болоте попеременно тянул рукояти ворота. Плот скрипел и тащился по трясине. Железистая жижа плескалась в корыте до краев.

Словно леший во плоти, Никифор кругом был илом заляпан, обвешен кореньями…

Выскакали из лесу верховые.

– Ты, что ли, Никишка Синцов?

– Я есть.

– Велено тебя в Сулгар доставить.

– Кто велел?

– Урядник.

– Зачем?

– По-бусурмански понимаешь?

– Есть такое.

– Толмачом, значит.

Сбруя позванивала. Фыркали воинские жеребцы. Мужицкая кобылка волновалась.

Как попала эта Кукла к покойному Синцу, так коня и не нюхивала. А тут сразу компания.

И чтобы кони «шеи не сломили», морды не заворачивали на гривастую, приказано было Никифору выпрягать сладкую из повозки посреди леса, забираться на неё, трястись охлюпкой впереди посыльных.

Без остановки проехали мимо Енех с детьми.

– В Сулгар я. Скоро буду! – крикнул Никифор семейству.

С опушки леса оглянулся – стоят как истуканы.

Стрелецкий урядник Бориска Ворьков в ожидании толмача обедал у дьякона Петра. Сабля и кафтан уложены на лавку. Рубаха распоясана.

Был служака молод и статен, новгородского кроя: узколиц, сух, чёрен бородой и глазаст.

Призванный для допроса отставной шаман Ерегеб как побитый сидел в тёмном углу избы.

Тоже, будто пленника, втолкнули сюда и Никифора-болотника.

Урядник покончил с кашей, утёрся рукавом.

– Спроси у него, угрожал ли этот ихний Балаш убиенному батюшке?

Никифор перевёл Ерегебу и от него – уряднику.

– Говорит, это был… трефа вито… Ну, как по-нашему сказать… шутейный спор.

– Значит, было! Теперь спроси у него, часто ли отлучался этот Балаш из стойбища.