Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов - стр. 140

При этом, во-первых, подчеркивается, что «круг эстетического простирается… дальше, чем круг художественного». В конце концов, «эстетически наслаждаться» можно и природными явлениями, и «продуктами эстетического оформления», которые «не являются произведениями искусства».[481] Так, эстетическое играет определяющую роль, например, при «оформлении личной и общественной жизни»,[482] да и «красота» машин или «решения математической задачи», вообще говоря, не просто «фигура речи», поскольку она выявляет аспект «безусловной целесообразности целого и в соотнесенной с этим гармонии составных частей».[483]

Во-вторых, искусство не исчерпывается своей эстетической функцией и поэтому не является частью в составе эстетического. Разумеется, существует определенное сродство между эстетическим и искусством, и без эстетического (особенно понимаемого в этом расширенном смысле) искусство немыслимо.[484] Но произведение искусства – это все же всегда нечто иное, нежели чисто эстетический предмет, да и эстетический момент вполне может иметь в произведении искусства лишь подчиненное значение наряду с внеэстетическими содержаниями. Дело в том, что искусство есть не только (или не обязательно в первую очередь) эстетический опыт, «подчеркнуто чувственный комплекс переживаний»[485] эстетического субъекта, но, напротив, – сочетание художественного действия, произведения и «наслаждения искусством» (которое следует отличать от чисто эстетического наслаждения).[486] При этом Утиц решительно ставит во главу угла понятие произведения искусства: «Искусствознание всегда является, в конечном счете, наукой о произведениях искусства, и никогда – чем-то иным. Даже тогда, когда оно изучает поведение художника или художественное творчество».[487] Поэтому возможные мысли и чувства, сопровождавшие художника в процессе творчества, вторичны по отношению к самому произведению: «Лишь тогда, когда произведение говорит с нами, мы слышим то, что говорит художник». И еще: «К художнику мы попадаем только через искусство. Если существует искусство, то должен существовать и художник». Ибо в конечном счете «художник является художником только как творец искусства» и может познаваться только «на основе этого отношения его к искусству» как творец, но вовсе не «как человек, который спит и ест, пьет и дышит». Что же касается рецепции, то исходным пунктом является поэтому не «совокупный фактический процесс художественного творчества», который «продолжает переживаться (или должен переживаться) в наслаждении искусством», а «данность произведения» как объективированного «формообразования» (Gestaltung). Ибо цель искусства – не «субъективная разрядка», но «объективность (Sachlichkeit) формообразования», которая связана с определенной «установкой сознания» и не имеет ничего общего с обескровливанием и безликостью. В искусстве речь идет о «формальной кристаллизации», которая не останавливается перед случайностью субъективно пережитого (всякий художник, будучи художником, «противостоит своей жизни, и он вынужден ей противостоять, поскольку он художник»), но в которой «выразительная сила жеста всецело претворяется в образ (Bild), в словесную плоть, [так что] это переживание очищается до беспримесной формы (Gestalt)».