Игроки с Титана. Человек в высоком замке. Помутнение (сборник) - стр. 47
Бэйнс что-то невнятно пробормотал. Очевидно, это было проявлением уклончивой вежливости.
– Должен ли человек служить орудием для удовлетворения нужд ближнего? – спросил японец и наклонился к мистеру Бэйнсу. – А какова точка зрения нейтрала?
– Не знаю, – сказал мистер Бэйнс.
– Во время войны я служил в Шанхае, занимал незначительный пост в Китайском регионе, – сообщил господин Тагоми. – Там, в квартале Хоньоо, поселили евреев, интернированных Имперским правительством. Они жили на средства «Джойнта».[63] Советник нацистского посольства в Шанхае потребовал, чтобы мы их уничтожили. Помню ответ моего начальника: «Это противоречит нашим представлениям о человечности». Требование посла было отвергнуто как варварское. На меня это произвело впечатление.
– Понимаю, – пробормотал Бэйнс.
«Прощупывает», – подумал он и насторожился.
Ему стало легче, голова уже не болела, мысли перестали путаться.
– Нацисты всегда считали евреев небелыми, азиатами. Но никто из высокопоставленных японцев, даже членов Военного кабинета, не разделял этого мнения. Я никогда не беседовал на эту тему с гражданами рейха, с которыми мне доводилось…
– Простите, но я не немец, – перебил его мистер Бэйнс, – и вряд ли могу говорить за них.
Он встал и направился к выходу. Задержавшись в дверях, произнес:
– Завтра мы продолжим нашу беседу. А сейчас прошу меня простить. Что-то голова плохо соображает. – На самом деле голова соображала прекрасно.
«Надо убираться отсюда, – решил он. – Этот человек слишком круто за меня взялся».
– Простите меня за глупый фанатизм, – произнес Тагоми, спеша распахнуть перед Бэйнсом дверь. – Увлекшись философскими рассуждениями, я забыл об элементарной вежливости. Прошу сюда.
Он выкрикнул что-то по-японски, и внизу отворилась парадная дверь. Появился юный азиат, слегка поклонился, глядя на мистера Бэйнса.
«Шофер», – предположил тот.
«Наверное, мои донкихотские разглагольствования в ракете “Люфтганзы” каким-то путем дошли до японцев, – подумал он вдруг. – Зря я разболтался с этим, как его… Лотце. Зря. Но сейчас поздно жалеть.
Напрасно я ввязался в это дело. Не подхожу я для него. Вообще ни для чего подобного не гожусь».
Но тут пришли другие мысли, успокаивающие:
«Швед вполне мог разговаривать с Лотце в таком духе. Все в порядке. Я не допустил промашки. Пожалуй, я излишне осторожничаю. Не могу избавиться от привычек, выработанных в прежней ситуации. Здесь о многом можно говорить открыто. К этому еще надо привыкнуть».