Год моего рабства - стр. 8

Пальмира вновь отошла, и к моей радости вернулась с бокалом горячего красного чая:

— Пей, синяя вся. Заболеешь — тебе же и влетит.

Я с благодарностью приняла бокал, обхватила ладонями, согревая пальцы:

— Спасибо.

Я пила чай, а Пальмира копошилась в стеллаже, поглядывала на меня, будто удостоверялась, что жадно глотаю. Наконец, опустилась рядом:

— Муж?

Я повернула голову:

— Что?

— Кто проигрался? Муж?

Я с трудом сглотнула:

— Брат… Откуда ты знаешь?

Она грустно улыбнулась:

— Так разве не видно… Свободного сразу видно.

Ее губы как-то печально скривились, уголки дрогнули. В ней была какая-то тихая спокойная обреченная мягкость.

Я снова хлебнула чай, чувствуя, как жгуче разливается внутри, согревая:

— Здесь что, много свободных?

Пальмира усмехнулась:

— Может, не так, чтобы очень много, но есть.

Я подняла голову:

— И все за долги, что ли?

Вместо ответа она протянула руку, коснулась моего подбородка и поворачивала, рассматривая. Наконец, отняла руку, кивнула:

— Была бы дурнушкой — не спонадобилась бы.

Я опустила голову:

— Тогда Ирбис был бы мертв…

Она усмехнулась:

— Не будь наивной — тогда бы твоему брату не ссужали.

Я опустила полупустой бокал на колени, нахмурилась:

— Что ты имеешь в виду?

Я видела в ее сером взгляде какое-то безграничное материнское сочувствие. Пальмира располагала к себе так, будто я знала ее половину жизни, будто могла доверять.

— Кто-то присмотрел тебя, девочка. Просто кто-то присмотрел… На пустом месте ничего не бывает.

Я подалась вперед:

— Кто?

Она пожала плечами, обтянутыми коричневой кофтой:

— Откуда же мне знать? Да кто угодно. От того же Колота или его шавок из Котлована до любого высокородного.

Я опешила:

— Высокородного? Зачем?

В ушах звенело, руки дрожали. Казалось, вот-вот что-то разорвется в голове.

Пальмира вздохнула, ее лицо обрело какую-то жесткость, сквозь которую проступала задавленная злоба:

— Может, сама догадаешься? Не маленькая.

Я с трудом сглотнула:

— Им что, мало рабынь?

Пальмира усмехнулась, и от этой кривой усмешки меня обдало стужей:

— А что такое простая рабыня, девочка моя? Любой свободный при желании может скопить денег и купить себе рабыню. Верийку, асенку, лигурку. Да хоть вальдорку, если у него свое представление о прекрасном. А высокие господа всегда хотят чего-то запретного. Доступного немногим. Некоторые не хотят цветную кожу и рабскую выучку.

Я сжала зубы:

— Говорят, в борделях полно имперок.

Пальмира стиснула руку в кулак:

— Ты не показалась мне глупой — я такое сразу схватываю. Все ты поняла — вижу ведь.

Она была права — все поняла. Еще там, когда меня щупал этот урод. Где уж не понять. Просто принять этот кошмар казалось невозможным. Нет, я задавала вопросы, слушала, но переживала состояние яростного отрицания. А когда придет настоящее понимание — станет невыносимо.