Фиеста (И восходит солнце) - стр. 20

– Ну, теперь его никто не читает, – сказал Харви, – кроме читателей «Института Александра Гамильтона»[32].

– Что ж, – сказал я. – Тоже была хорошая вещь.

– Ну да, – сказал Харви.

Какое-то время мы сидели в глубокомысленном молчании.

– Еще по одной?

– Давай, – сказал Харви.

– Вон идет Кон, – сказал я.

Через улицу шел Роберт Кон.

– Кретин такой, – сказал Харви.

Кон подошел к нашему столику.

– Привет, ханыги! – сказал он.

– Привет, Роберт, – сказал Харви. – Я тут говорил Джейку, какой ты кретин.

– В каком смысле?

– Ну-ка скажи. Не думая. Что бы ты сделал, если бы мог все что угодно?

Кон задумался.

– Не думай. Выкладывай сразу.

– Я не знаю, – сказал Кон. – К чему это вообще?

– В смысле, что бы ты сделал. Что тебе сразу на ум приходит. Какой бы чушью это ни было.

– Я не знаю, – сказал Кон. – Наверно, я бы снова стал играть в футбол с моей теперешней сноровкой.

– Я был неправ на твой счет, – сказал Харви. – Ты не кретин. Ты просто страдаешь задержкой развития.

– Ты ужасно забавный, Харви, – сказал Кон. – Когда-нибудь тебе помнут лицо.

Харви Стоун рассмеялся.

– Это ты так думаешь. Не помнут. Потому что мне без разницы. Я не драчун.

– Будет тебе разница, если врежут.

– Нет, не будет. Здесь ты сильно ошибаешься. Потому что ума не хватает.

– Ну хватит уже!

– Еще бы, – сказал Харви. – Мне без разницы. Ты для меня пустое место.

– Ладно тебе, Харви, – сказал я. – Давай еще по одной.

– Нет, – сказал он. – Пройдусь по улице и поем. Увидимся, Джейк.

Он встал и пошел по улице. Я смотрел, как он неспешно переходит улицу между такси – невысокий, грузный, – решительно шагая в потоке машин.

– Зла на него не хватает, – сказал Кон. – Не выношу его.

– Мне он нравится, – сказал я. – Он меня радует. Не надо злиться на него.

– Я знаю, – сказал Кон. – Просто он действует мне на нервы.

– Пишешь сегодня?

– Нет. Не могу сдвинуться с места. Это труднее, чем с первой книгой. Она у меня туго идет.

Прежнее здоровое самодовольство, с которым он вернулся ранней весной из Америки, оставило его. Тогда он был уверен в своих силах, пусть и томился жаждой приключений. Теперь уверенность оставила его. Мне кажется, я еще не вполне раскрыл Роберта Кона. Дело в том, что пока он не влюбился в Бретт, я ни разу не слышал, чтобы он кому-то перечил. На него приятно было смотреть на теннисном корте, он отличался хорошим телосложением и поддерживал себя в форме; в бридж он тоже прилично играл и производил забавное впечатление вечного студента. Находясь в толпе, он не говорил ничего против общего мнения. Он носил рубашки-поло, как их называли в школе, да и сейчас называют, хотя не пытался молодиться. Не думаю, что он придавал одежде большое значение. Внешне он сформировался в Принстоне. Внутренне его сформировали две женщины, учившие его уму-разуму. Но ему был свойствен этакий славный мальчишеский задор, от которого его так и не отучили, и мне, пожалуй, следует сказать об этом. Ему нравилось выигрывать в теннисе. Вероятно, ему нравилось выигрывать не меньше, чем самой Ленглен