Фавн на берегу Томи - стр. 29
После профессора к учителю явилась длинная фигура какого-то бродяги в солдатской шинели, с заплечным мешком за спиной и с нервно терзаемой в руках шляпой из грубой соломы. Как выяснилось, это был сумасшедший поэт Арсений Чикольский, коротко стриженный, светловолосый и кучерявый, как каракуль, изгнанный семинарист, отслеживавший в одном питерском листке стихи Бакчарова и дежуривший у его дверей со дня прибытия.
– Я должен вам немедленно признаться! – припав на колене возле одра и схватив Бакчарова через одеяло за ногу, вопил Чикольский. – Я чту не только христианского Бога!
Потный поэт сам устрашился сказанных им слов и выпучил на учителя изможденные голодом и бессонницей глаза. Рано редеющие волосы колечками облепляли бледный взмокший от волнения лоб.
Бакчаров успел только пожать плечами в знак того, что он не возражает, но поэт вскочил и воскликнул:
– Богине любви! – и начал декламировать с неистовыми подвываниями:
– Где жизнь, там и поэзия, – не без иронии заметил Бакчаров.
На Чикольского слова болящего произвели неизгладимое впечатление, он выхватил из кармана блокнот и что-то там нацарапал. Потом стал по стойке «смирно», поклонился и выпалил:
– Как говорили в таких случаях римляне: Ubi tu, Magister, ibi ego!
– Простите, что делать? – не уловил смысла Бакчаров.
– Ничего. Я говорю: где вы, учитель, там и я, – пояснил поэт. – Дмитрий Борисович, я всегда рядом!
– Чудесно, – обронил болящий, а безумный юноша спешно покинул комнату.
Последними в этот день к Бакчарову пришли две прелестные дочери губернатора. Младшая, Мария Сергеевна, – нежный белокурый ангел с чуть дрожащими губами на бархатном личике – все прятала от учителя скромный взор. Старшая, Анна Сергеевна, была так же прекрасна, однако ничем, кроме отчества, на свою сестру не походила. Она была черноволосая, хитроглазая, как лиса, и по всем признакам натура страстная. Дочери томского правителя пользовались славой самых красивых барышень в городе, лучше всех танцевали новые танцы, тайно подрабатывали, составляя на заказ амурные записки, и при этом отличались великосветской воспитанностью. Уходя, девушки сделали реверанс и одна за другой выплыли за дверь.