Эрон - стр. 13

В начале октября пошли дожди, и Павловы уехали. Обошлось без предложений руки и сердца. Для Лилит наступило лучшее время. Она одна плавала под теплым дождем. В ней уживались расчет и поэзия. Она воображала себя Европой на спине быка, отлитого вот из этой лазурной безумной пятнистой массы. В памяти бродили строчки из Лорки: «Пенные зубы, лазурные губы…» Мое море! Выходя из воды, она бежала под тент, где обтиралась сухой махровой простыней – их меняли три раза в день, шикарно! – и не уставала опять любоваться своим телом, вытирать любимые пальцы, полировать коленные чашечки, выпрастывать легкие волосы ведьмы из-под купальной шапочки. Тело было волнующим инструментом ее будущего, а она – хранительницей инструмента. Лидия Яковлевна шла вдоль пляжа навстречу дочери под зонтом и мрачно видела себя девчонкой с фотоаппаратом, в панамке, внучкой наркома на Балтийском взморье, там, у опечатанных сестрорецких дач в тридцать восьмом… дед оказался прав в том, что буржуазность переживет революцию.

После туманного Крыма Москва резко сверкала в глаза, как жидкая грязь в сиянии белых трубок неона. Лилит окончательно невзлюбила этот расхристанный город и поднимала жалюзи на своем высотном окне только ночью, когда Москва пропадала из глаз и только лишь азиатские башни Кремля, освещенные прожекторами, торчали из черноты красными сосульками света, да валил белесый пар из черных воронок МОГЭСа. Лилит считала, что это трубы какого-то центрального крематория. Именно такую тревожную ночь написал на своем полотне в 1972 году лидер суровых молодой Владимир Попков: работа окончена, на низкой тахте, закрыв глаза, скрестив ноги, лежит на спине небритый художник, он бос, на нем хемингуэевский свитер, а выше – огромное оголенное окно в ночь с отдернутой шторою. Там с высоты панорама Метрограда: колосс МИДа, совиное желтое око часов Киевского вокзала, глыбы спящих домов, редкие пятна света. И вместо вифлеемской звезды – отражение нагой электролампочки в космосе. Глухая пора поражения.

Лилит могла часами стоять у холодного стекла напротив несметного мрака. Только ночью она была сама собой… В Москве Павлов попытался снова ухаживать, но уже сама мать вкупе с Ирмой вдруг отвергли его кандидатуру. Короткая дружба с Лией тоже оборвалась, рыжеглазка опасливо берегла от Лилит своих московских мальчиков. Телефон молчал. Пошел крупный снег. Обедали дома, хотя мать достала пропуск в цэковскую столовую в переулке Грановского. Это было рядышком, но Лилит и пальцем не хотела пошевелить ради такой жизни. Она забросила плаванье. Она могла неделями не разговаривать с матерью. Лидию Яковлевну охватила паника. За всю зиму ей удалось вытащить дочь только один раз, на день рождения к Розалии Петровне Диц. Розалия Петровна приходилась матери двоюродной теткой. Старая волевая дама, одетая в стиле Шанель 40-х годов – костюм в крупную клетку, с затянутой талией, мужские брюки – держала у себя нечто вроде салона чинов. Старуха произвела на Лилит сильное впечатление, и сложилось оно из мелочей: из манеры курить папиросы, властных жестов богатой руки с крупными кольцами, и вещи вокруг владелицы собрались невероятным зверинцем, например антикварные часы из фарфора, где арапчонок в зеленой чалме указывал неподвижной стрелой время, а вот циферблат часов вращался вокруг оси. Выходит, хозяйка обходится в жизни без минутной стрелки. Клево! Такой даме нужно было понравиться обязательно, но, увы, Лилит Розалии не приглянулась: с такой внешностью в любовницы, но не в жены… Тем же вечером ее вывод получил подтверждение. За Лилит увязался один из подвыпивших гостей, крупный чиновник и женатый селадон, некто Снурко. Назло матери Лилит кокетничала с волокитой весь вечер, а потом позволила себя умыкнуть и проводить. Снурко был откровенен до цинизма, пожаловался, что у него сгорела дача, «уютное гнездышко для любви», затем предложил ключи от свободной квартиры и назвал круглую сумму, которую она будет получать за каждую неделю свиданий. Только тут Лилит опомнилась. Ее взбесило, что все сие было сказано в присутствии служебного шофера, который бесстрастно крутил баранку. Весь путь домой она промолчала и, только выходя из машины, влепила Снурко пощечину. Шофер и ухом не повел. «Неужели ты думала, что я бы не отвез тебя к дому, если б ты сделала это сразу?» – только и бросил Снурко. Яд угодил в самое яблочко. Лилит была поражена и уязвлена точным попаданием реплики в суть. Именно об этом она и подумала в тот самый миг. Поднимаясь в зеркальном лифте, Лилит изучала свое отражение: черт возьми, неужели по лицу можно прочесть все ее мысли? Если так, то она пропала.