Дэзи и ее мертвый дед - стр. 20
Марина родила их подряд с перерывом года в два, растила без мужа. Прослыла «сумасшедшей». Сегодня все невзгоды в прошлом. Ей почти шестьдесят. Он вспоминает свое участие в этом процессе – смешно теперь и подумать, он нянчился с внуками. Мерил им температуру, менял подгузники. Он смотрит на свою старшую дочь, истерзанную бесконечными бытовыми проблемами и тревогами за здоровье сыновей, и вспоминает конец семидесятых: Марину двухлетним ребенком – маленького ангела с солнечными кудряшками. Он смотрит на дочь и думает о том, что жизнь устроена парадоксальным образом – мы отдаем свою любовь вовсе не тем, кто больше всего в ней нуждается, а тем, в ком нуждаемся мы. И с этим ничего не поделаешь. Он думает о том, что только материнское сердце способно любить неразборчиво…
Имея холодное сердце, жить можно долго…
– Дарья, засранка! – кричит его самая младшая дочь Софья. – Слезь с крыши!
Кто такая Дарья, думает он, разглядывая мельтешение лиц за столом, ах да, вспоминает он, это Дэзи. Ее так зовут, он просто забыл.
Кто-то окликает его. Он медленно поднимает голову и встречает взгляд Сони. Она поразительно похожа на свою мать, в Натальином лице была та же розовая смуглость, но вот глаза говорят об ином. В них что-то не сразу прочитываемое, какие-то далекие лица в бездонной черноте ее глаз, бесконечная череда старух смотрят на него оттуда, из глубин ушедшего времени…
– Дед, тебе еще что-нибудь положить? – Соня смотрит на него и произносит эти слова. О чем она говорит? Странно. Он медленно, очень медленно качает головой из стороны в сторону. Они все зовут его «дедом». Даже бывшая жена Наталья. А как на самом деле? Надо бы припомнить. Хотя имеет ли это значение? Нет.
Долгую часть жизни его не покидали два существа – безжалостный критик и милый приятель. Нет, критик не был для него врагом, как и приятель не всегда был другом. Иногда после бурных ласк приятеля он ненавидел. В юности между ними шла непрекращающаяся схватка. Где-то после пятидесяти эти два существа перестали его беспокоить, сначала стерлась грань между ними, они потихоньку стали сливаться, будто в документальном фильме про жизнь инфузорий, потом совсем растворились. Слились с ним в одно целое. Только после пятидесяти он испытал настоящее счастье. Он не стал безгрешным, но его грехи перестали его волновать. «Ты не ангел, – сказал он себе, – не терзайся».
Пришло смирение и ощущение правильности всего происходящего. Он простил в себе человека, а заодно и весь род людской. Нет, он не стал любить людей, к чему это эпигонство, он просто перестал их ненавидеть. Когда вы лежите в постели и видите на потолке клубок ядовитых змей, поздравьте себя – у вас превосходное зрение. Ограничьтесь этим.