Царьградская пленница - стр. 24
Народа в церкви было не очень много. С того времени, когда князь Владимир Красное Солнышко объявил христианство государственной религией,[44] прошло больше четырех десятилетий, но греческая вера не успела укорениться на Руси.
В деревнях и маленьких городах еще сохранялось язычество, в капищах[45] стояли идолы, и люди приносили им в жертву кур и овец. Даже в стольном Киеве – огромном городе – среди молельщиков преобладали люди среднего возраста и молодежь; старики и старухи оставались верны прежним богам.
Прозвучали заключительные возгласы священника. Обедня кончилась, народ повалил из церкви. Вышли и два друга.
– Куда теперь меня поведешь? – спросил Зоря.
Неждан задумался, а потом сказал:
– Знаешь что, Зорька, пойдем-ка мы с тобой в Георгиевский монастырь, я давно у дяди не был.
– У дяди? А что там делает твой дядя? – удивился Зоря.
– А он монах, – пояснил Неждан. – Это отцов брат. В миру его Громом звали, а ныне он Геронтий… Да, послушай, все забываю спросить, как твое крещеное имя?
– Мое? – Зоря застеснялся. – Мое крещеное плохое. – И парнишка по складам выговорил: – И-у-ве-на-лий.
– Ой-ой-ой! – Неждан свистнул. – Натощак и не вымолвишь! Еще Венька ничего, а уж И-ве-у… Нет, не скажу! Это кто ж тебя так нарек?
– Батя попов не любит, не хотел нашему рыбу даром давать. А поп все серчал на него и баял: «Ну, будешь меня помнить»! Вот я и пошел с таким имечком.
– Ну, это все пустое! – рассмеялся Неждан. – Ты для меня завсегда будешь Зорька, а я тебе Нежданка… Ну, пошли к дяде!
– А он не осердится, что мы без зову пришли? – робко спросил Зоря.
– Ну нет, – уверенно молвил Неждан. – Он не таков. И хоть всему Киеву известен, а любого человека во всяк час с нуждой примет. Его за справедливость повсюду уважают.
Зоря заколебался. Идти ему, сыну простого смерда, к такому знатному человеку?…
Друг насмешливо посмотрел на него.
– Да что ты боишься, чудак?
Зоря нехотя пошел за Нежданом.
Как видно, летописец в монастыре пользовался большим уважением. Не в пример прочим иноческим каморкам, его келья была обширная, теплая, с окном, выходившим на юг. В ней удобно было заниматься чтением и письмом.
Неждан постучал в дверь и сказал уставные слова:
– Во имя отца, и сына, и святого духа!
– Аминь! – раздалось из кельи.
– Дома! – обрадовался племянник. – А то по месяцу его не бывает: в другие города уезжает.
– Зачем? – удивился Зоря.
– Про разные дела узнаёт, что там случились, и в летопись записывает.
Неждан и Зоря вошли, до земли поклонились обитателю кельи. Геронтий был уже стар, но еще бодр и прям, с величавой осанкой. В монахи он ушел в юности, прельщенный возможностью изучить книжную премудрость. Это ему удалось, и теперь он славился в Киеве как один из первых грамотеев и единственный летописец.