8 марта, зараза! - стр. 32

Меня передёргивает, внутри всё холодеет. Филипп пожимает мне руку.

– Прости, наверное, я не должен был рассказывать. Только Гек никогда не скажет. Для него мама – святая. Признать, что она перед смертью превратилась почти в животное – он до сих пор не готов. Хотя она к тому времени уже никого не узнавала из родных. А ведь до того, как болезнь начала прогрессировать, она просто обожала Гека. Они были очень близки. А потом… потом она несколько раз домогалась его. Ей без конца хотелось всё трогать, тискать, лапать…

Какой ужас! Я даже затыкаю себе рот, чтобы не закричать. А в голове уже крутится простая арифметика. Если сейчас Гектору тридцать, а мать умерла десять лет назад – значит, он на момент её смерти был моего возраста. А симптомы, стало быть, проявились ещё раньше. Возможно, поэтому Асхадов и окончил университет экстерном. Чтобы больше времени проводить с угасающей матерью.

– Это передаётся? – почти шепчу я, боясь услышать ответ.

Филипп берёт меня за руку, заглядывает в лицо с тревогой и пониманием:

– Нет, не волнуйся. У Арины Сергеевны это – посттравматическое.

Меня снова обдаёт холодом.

– Это из-за Ибрагима Асхадова? – уточняю.

Он мотает головой:

– Что ты, Ибрагим Мамедович её обожал. Пылинки сдувал. На руках носил. Лучших специалистов к ней приглашал. Моего дядю, в частности. Тот из Франции прилетал. Просто… в шестнадцать… её изнасиловала толпа поддонков. Она еле выжила, но оказалась беременной. Гектором как раз. Отчим Арины Сергеевны согласился её сына на себя записать и отчество своё дал. Она вроде оправилась от насилия, смогла жить дальше. И вот видишь – выстрелило.

Я сижу, буквально придавленная этим знанием. Не жалость, нет, острое сострадание к юноше, которому пришлось пережить подобный ад, сжимает моё сердце. Теперь даже могу где-то понять его «тараканов». Например, с женской инициативой в сексе и нелюбовью к несанкционированным прикосновениям. Я даже благодарна Филиппу за столь тяжёлый рассказ. Это поможет мне быть мудрее, чутче и, возможно, даст ключик к заледеневшему сердцу Гектора.

Сейчас, когда мои мать и отец в больнице, я, как никто, могу его понять.

Филипп хлопает меня по руке:

– Так, хватит о грустном. У тебя свадьба как-никак. Давай выбирать оформление. Гектор сказал, ты хотела что-то с мятными нотками…

Я не дослушиваю дальше, хотя он говорит что-то ещё: моё сердце колотится, в ушах звенит и, наверное, подскакивает давление. От радости. От осознания, что Асхадову важно. Что для него всё-таки существует моё «хочу».

Но в себя меня приводит не Филипп со своими эскизами, а один из охранников, которые сидят в будочке у ворот дома Гектора. Этакий шкаф два на два.