Зодчий. Жизнь Николая Гумилева - стр. 47
Когда на Страстной неделе ученики говели в круглой гимназической церкви, Коковцев, большеголовый, с характерными, какими-то средневековыми чертами лица, становился впереди всех, истово крестился, долго, никого не замечая, молился, а время от времени падал ниц, касаясь лбом земли, и лежал так долго-долго. В этом не было рисовки, религиозность не была тогда в моде.
Но если это и не было рисовкой, то было неадекватностью, болезненной экзальтацией.
Валентин Кривич, 1910-е
Так или иначе, одиночество в кругу товарищей тоже могло способствовать сближению, пусть недолгому, Гумилева и Коковцева. Отец Коковцева преподавал в гимназии, и в его доме устраивались литературные вечера. На них бывали Анненский и его сын – чиновник Министерства путей сообщения и поэт, писавший под псевдонимом Валентин Кривич (1880–1936). В своей вполне качественной и не уступавшей среднему уровню эпохи лирике Кривич подражал отчасти отцу, отчасти Брюсову, отчасти Бунину, но был великолепным рассказчиком и “щедрым Амфитрионом рукописных поэтов” (Голлербах). Читал ли Кривич свои стихи на вечерах у Коковцева, и главное – читал ли свои стихи Иннокентий Анненский? Едва ли. Слишком много слишком разных людей собиралось в этом доме. Список, приводимый Лукницким, удивителен: с одной стороны, публицист М. О. Меньшиков, который с полным правом мог бы сказать о себе словами депутата Пуришкевича – “правее меня только стенка”; с другой – молодой преподаватель Царскосельского реального училища, исследователь Некрасова В. Е. Евгеньев-Максимов, человек совершенно противоположных воззрений, который, по словам его ученика Э. Голлербаха, “был так взволнован революцией, что забывал надеть галстук и застегивать штаны”, или экономист-марксист М. Е. Туган-Барановский. Впрочем, в России во многих салонах встречались и “слуги царской власти, и недруги ее отчасти”, а в Царском Селе выбирать особенно не приходилось. Из писателей в вечерах, кроме Анненского, участвовали В. Микулич (Лидия Ивановна Веселитская), автор имевшей успех трилогии про “Мимочку” (образец дамской словесности того времени)[29], и Случевский. Едва ли последний часто бывал в доме Коковцева – редактор “Правительственного вестника”, член совета Министерства внутренних дел, член ученого комитета Министерства народного просвещения, гофмейстер двора Константин Константинович Случевский жил зимой в Петербурге, а летом – в своем имении “Уголок”. Но даже если он лишь раз удостоил этот царскосельский литературный салон своим визитом – об этом должно упомянуть. Случевский, уже старик (в 1904 году он умер 67 лет от роду), мог стать первым, наряду с Анненским, настоящим поэтом, встреченным Гумилевым в жизни. “Поэт противоречий”, как назвал его ценивший его и многому научившийся у него Брюсов, мистик и позитивист, хлебосольный хозяин, в чьем доме не один год по пятницам собирались столичные писатели, и мрачный мизантроп, он некогда бросил одинокий вызов слащаво-мещанскому вкусу своей эпохи. Его самое страшное и самое знаменитое стихотворение – “После казни в Женеве”, аукается с самым знаменитым стихотворением Гумилева: